по материалам работ Л.В. Шапошниковой и Ф. Розинера
В Скрябине и в Чурлёнисе много общего. ... Своею необычностью и убедительностью оба эти художника, каждый в своей области, всколыхнули множество молодых умов. (Н.К. Рерих)
Жизненный путь М. Чюрлениса
Чюрленис, выросший в Литве, принадлежал не только своей родине, но был явлением мирового масштаба. Художник, музыкант, поэт и философ, он нес в себе целую эпоху мировой культуры и был одним из первых, кто в начале ХХ века показал путь Новой Красоты, пройдя через мучительный поиск, выводящий на космические просторы иных миров. Он прошел по «тропе святой» туда, где творчество космическое соприкасается с земным, где человек-творец открывает дорогу к сотрудничеству с Высшим, становясь теургом в полном смысле этого слова.
Его сразу поняли и приняли крупнейшие русские художники начала ХХ века.
«... Его фантазия, – писал М.В. Добужинский, – все то, что скрывалось за его музыкальными «программами», умение заглянуть в бесконечность пространства, в глубь веков делали Чюрлениса художником чрезвычайно широким и глубоким, далеко шагнувшим за узкий круг национального искусства». Его высоко оценили Рерих, Бакст, Бенуа и многие другие. И не только художники. В 1929 году М. Горький в одной из своих бесед, в которой были затронуты проблемы искусства, говорил: «А где же мечта? Мечта где? Фантазия где – я спрашиваю? Почему у нас Чюрленисов нет?».
И эта фраза: «Почему у нас Чюрленисов нет?» – свидетельствовала и о самом искусстве тех лет, куда не были допущены «Чюрленисы», и о самом Горьком, хорошо понимавшем необходимость такого искусства.
Чюрленис поразил и лучших представителей мировой культурной элиты.
В 1930 году один из крупных французских писателей Ромен Роллан писал вдове художника: «Вот уж пятнадцать лет, как я неожиданно столкнулся с Чюрленисом <...> и был прямо потрясен.
С той поры, даже во время войны, я не переставал искать возможностей более близкого знакомства с ним. <...> Просто невозможно выразить, как я взволнован этим поистине магическим искусством, которое обогатило не только живопись, но и расширило наш кругозор в области полифонии и музыкальной ритмики. Каким плодотворным могло бы быть развитие этого открытия в живописи больших пространств, в монументальной фреске! Это новый духовный континент, Христофором Колумбом которого, несомненно, остается Чюрленис. Меня поражает одна композиционная черта его картин: вид бескрайних далей, открывающийся не то с какой-то башни, не то с очень высокой стены. Не могу понять, откуда мог он черпать эти впечатления в таком краю, как ваш, в котором, насколько я знаю, вряд ли могут оказаться такие мотивы? Я думаю, что он сам должен был пережить какую-то мечту и то ощущение, которое нас охватывает, когда мы, засыпая, вдруг чувствуем, что парим в воздухе».
Ромен Роллан подметил одну из важнейших особенностей художественного творчества Чюрлениса – иное, более высокое пространство, в котором свершается сам акт художества. Это пространство имело другое измерение, другое состояние материи.
Сам же художник напишет брату в 1905 году: «Последний цикл не окончен. У меня есть замысел рисовать его всю жизнь. Конечно, все зависит от того, сколько новых мыслей будет у меня появляться. Это – сотворение мира, только не нашего, по Библии, а какого-то другого фантастического. Я хотел бы создать цикл хотя бы из 100 картин. Не знаю – сделаю ли».
Вот этот «какой-то другой» мир год от года все ярче и определенней проявлялся на полотнах художника.
Микалоюс Константинас Чюрленис прожил короткую, напряженную и не очень счастливую жизнь, полную лишений, несбывшихся надежд и постоянных забот о насущном куске хлеба. И то, что он сделал в течение этой жизни, так не соответствовало ни ее обстоятельствам, ни ее бытийной, земной наполненности. Казалось, в его жизни было собрано все, чтобы помешать творцу выполнить его таинственную миссию и реализовать то, с чем он пришел в этот ХХ век.
В нем жил синтез искусств и мысли, соединивший в одно целое музыку, художество, слово и глубокую философию. В нем существовали два мира: земной и тот, иной, Красота которого звучала на его полотнах. Придя к живописи уже зрелым человеком, он совершил в ней революцию, которая не сразу была понята и осознана его современниками и до сих пор, вряд ли, до конца осмыслена. Он изменил в человеческом сознании соотношение миров и снял с иного, Тонкого Мира, пелену, мешающую видеть его реальность. В этом заключалась удивительная магия чюрленисовских картин, их необычная притягательность, ибо там, в их глубинах, зарождалась и светилась Красота иного, невидимого обычным глазом мира, проявленная кистью гениального художника и тонкого музыканта. Музыка и живопись, слившись в искусстве Чюрлениса, дали неожиданные и звучащие нездешние краски и формы, которые мы видим на полотнах художника. Тонкая энергетика этих картин позже оплодотворила творчество целой плеяды удивительных и необычных художников, адептов и создателей Новой Красоты, прорвавшейся в наш мир вместе с аккордами музыки Чюрлениса.
«Искусство Чюрлениса, – писал один из исследователей его творчества Марк Эткинд, – словно романтический полет в мир чистой и светлой сказки. Полет фантазии в просторы космоса, к солнцу, к звездам... Во всей мировой живописи произведения этого мастера занимают особое место. Музыкант и художник, Чюрленис сделал попытку слить воедино оба искусства: лучшие его произведения волнуют именно своей «музыкальной живописью». И если охватить творчество художника целиком, единым взглядом, оно предстанет своеобразной живописной симфонией».
Внешняя жизнь Чюрлениса не была богата особо яркими событиями. Все самое значительное, игравшее важнейшую роль в жизни художника, было сосредоточено в его внутреннем мире, чрезвычайно богатом и недоступном праздным любопытствующим.
Внешне хрупкий и не слишком значительный, внутри он был высоким и сильным духом, несущим в себе глубокий и богатый творческий потенциал. Много позже выдающийся литовский поэт Эдуардас Межелайтис напишет о нем очень точные слова: «...если правда, что благодаря пылающему горячечному мозгу гениев народы и времена прозревают свое будущее и тогда рвутся к нему, то Чюрленис был для своего народа именно таким художником, был предтечей, возвещенным из грядущей космической эры». И естественно Чюрленис, как истинный художник, музыкант и философ, обладал пророческим даром.
За три года до революции 1905 года он писал брату: «В России назревает гроза, но, как и до сих пор, она пройдет без серьезных последствий. Умы не подготовлены, и все кончится победой казачьего кнута».
Его альбом был заполнен мудрыми мыслями и притчами, которые выливались на бумагу из таинственных глубин его существа. Он слушал тихие шепоты звезд, и в нем созревали образы, у которых, казалось, не было ни времени, ни пространства. В наспех записанных словах прорывались мысли о собственном предназначении, о тайне своей миссии.
«Я выступил впереди шествия, зная, что и другие пойдут за мной...
Мы блуждали по темным лесам, прошли долины и вспаханные нивы. Шествие было длинным, как вечность. Когда мы вывели шествие на берег тихой реки, только тогда его конец показался из-за темного бора.
– Река! кричали мы. Те, которые были ближе, повторяли: “Река! Река!” А те, что были в поле, кричали: “Поле! Поле!” Идущие сзади говорили: “Мы в лесу, и удивительно, что впереди идущие кричат: “Поле, река, река”.
– Мы видим лес, говорили они и не знали, что находятся в конце шествия».
Только человек, испытавший на себе тяжесть плотной материи и сопротивление человеческого сознания, мог написать такую притчу. Ему, идущему впереди и ведущему за собой других, были известны медлительность развития человеческого сознания и недоверие людей к тем, кто видит больше, чем остальные. Идущие за ним верили только в видимое ими и отрицали то, чего сами не видели, до чего еще не дошли...
Он записывал в альбом свои заветные мечты.
«Я накоплю силы и вырвусь на свободу. Я полечу в очень далекие миры, в края вечной красоты, солнца, сказки, фантазии, в зачарованную страну, самую прекрасную на земле. И буду долго, долго смотреть на все, чтоб ты обо всем прочитала в моих глазах...».
Он искал этот мир «вечной красоты» в настоящем, стремился за ним в неизведанное будущее, возвращался в прошлое.
Узнаваемое им прошлое возникало на его пути не однажды. Живя в Петербурге, он бродил по музеям, подолгу бывал в Эрмитаже и Русском Музее.
«Здесь старые ассирийские плиты, писал он в 1908 году жене, со страшными крылатыми богами. Я не знаю, откуда они, но мне кажется, что я знаком с ними прекрасно, что это и есть мои боги. Есть египетские скульптуры, которые я очень люблю...».
На его полотнах появлялись нездешние сюжеты, странно утонченные формы древних миров, земных и в то же время неземных, бушевали потопы, уходили под воду материки, сверкали на скалах неведомые письмена, над головами людей качались короны из нездешних золотых перьев, проплывали в прозрачной мгле башни и древние стены, с плоских крыш храмов поднимался ввысь дым жертвенников и в небе светились незнакомые нам созвездия.
Мир же, в котором существовал сам художник, не был похож на тот, который возникал под его волшебной кистью на уникальных картинах. Два мира: один – грубый, осязаемый, другой – похожий на сон, тонкая материя которого легко поддавалась воле и замыслу художника-творца. Он жил в первом, но нес в себе богатство второго.
Микалоюс Константинас Чюрленис родился 22 сентября 1875 года в семье деревенского органиста, это событие произошло в поле, во время жатвы. В раннем возрасте отец обучил его игре на органе, и он играл в церкви уже с шести лет. У мальчика был прекрасный слух и неординарные музыкальные способности. Он явно выделялся среди девяти братьев и сестер. Не по годам задумчивый, он предпочитал занятия музыкой и чтение играм со сверстниками. Он рано пристрастился к произведениям Достоевского, Гюго, Гофмана, Э. По, Ибсена. Его привлекали таинственные глубины человеческой души и загадочные явления, связанные с ней.
Отец отдал его в оркестровую школу, а потом в 1893 году отправил Варшавскую консерваторию для продолжения музыкального образования. «Из научных дисциплин М.К. Чюрлениса больше всего интересовали проблемы астрономии и космогонии, – пишет в своих воспоминаниях Стасис Чюрленис. – Чтобы с большим успехом разбираться в этих вопросах, он изучал математику, физику и химию. Особенно любил он размышлять над проблемами небесной механики и гипотезами Канта и Лапласа о сотворении мира. Штудировал все произведения французского астронома Камилла Фламмариона, который был и большим ученым и большим поэтом. Достаточно прочитать главы «Вечер» или «Утро» в его книге «Атмосфера», где он описывает закат и восход солнца в горах Швейцарии, чтобы понять, насколько этот поэт-ученый по духу был близок М. К. Чюрленису. Фламмарион говорит, что впечатление от этих великолепных зрелищ можно сравнить лишь с настроением, навеянным музыкой».
Учась в Варшаве, Чюрленис создал несколько музыкальных произведений. Окончив в 1899 году консерваторию, он отказался от предложенного ему места директора Люблинской музыкальной школы, которое обеспечило бы его материально, но помешало бы творческой свободе. Молодой композитор остался в Варшаве, зарабатывая на жизнь частными уроками музыки, терпел нужду, но зато мог уделять много времени музыкальному творчеству. Тем не менее, он скопил некоторую сумму, которая позволила ему поехать в Германию. В то время он увлекался Бахом, Бетховеном, Вагнером и Чайковским. Свои музыкальные пристрастия он сохранил на всю свою короткую жизнь. В Германии Чюрленис поступил в Лейпцигскую консерваторию, которую окончил в 1902 году. Жизнь в Лейпциге не принесла ему особой радости: он не знал немецкого и у него не было друзей. Консерваторские преподаватели и студенты признавали за ним выдающиеся музыкальные способности, однако не слишком общительный характер молодого композитора не располагал к тесным контактам. Без особой печали Чюрленис покинул Германию и возвратился в Варшаву, где продолжил писать музыку и давать частные уроки, которые были для него основным средством к существованию. Молодой композитор еле сводил концы с концами и мучительно переживал, что не может как следует помочь родителям.
Там, в Варшаве, неожиданно для него самого, в нем проснулась тяга к рисованию, с которой он уже не мог совладать. Гармония и красота природы влекли его, ему казалось, что музыка не в состоянии передать все оттенки цветов, которые он видел в деревьях, морской воде, цветах, в облаках, плывущих по небу. Но вместе с тем он хорошо понимал, что музыку рисунком полностью заменить нельзя и что необходимо найти какую-то таинственную грань, где бы то и другое слилось вместе. Красота должна быть передана сразу несколькими средствами, и только тогда она станет объемной и богатой и разорвет цепи трехмерного пространства. Эта уверенность росла в глубинах его существа – там, где звучало беспредельное пространство свободы, где радужно светились нездешние миры, без Красоты которых он не мыслил себе ни своей музыки, ни своего художества.
Он изрисовывал лист за листом, но удовлетворен не был. Он остро ощущал свое неумение, он нуждался в технике, чтобы перенести на бумагу то, что в нем жило. Тогда он урезал свое, и без того скудное, довольствие и стал посещать художественную студию. Там родилась его первая картина «Музыка леса», помеченная 1903 годом. Этот год стал переломным в его жизни. Ему оставалось всего 6 лет для того, чтобы стать гениальным художником, принести в мир Новую Красоту, о которой только еще мечтали художники-символисты.
Александр Блок считал, что художник – это «тот, кто роковым образом, даже независимо от себя, по самой природе своей, видит не один только первый план мира, но и то, что скрыто за ним, ту неизвестную даль, которая для обыкновенного взора заслонена действительностью наивной; тот, наконец, кто слушает мировой оркестр и вторит ему не фальшивя».
Ощутив эту «неизвестную даль» как реальность, Чюрленис выйдет потом и за ее пределы. Художники, которые видели эту даль Инобытия, называли себя символистами. Он стал одним из них, но лишь на короткое время, чтобы затем продолжить свой путь в одиночестве в неизвестное – дальше и выше. То, что позже появилось на его картинах, символизмом уже назвать было нельзя. На них была реальность самого Инобытия, реальность другого измерения, иного, более тонкого состояния материи.
В 1904 году в Варшаве он поступил в Школу изящных искусств. Там он увлекся астрономией, космогонией, индийской философией и особенно творчеством великого поэта и мудреца Индии Рабиндраната Тагора. Он размышлял о единстве земного и небесного, о двух мирах, которые существуют в человеке, о невидимых, скрытых силах, управляющих Вселенной и душой человека.
В 1905 году начались революционные события в Польше, и Чюрленису пришлось бежать домой, в Литву. Оттуда он отправился на Кавказ, горы которого давно привлекали его воображение, а затем снова в Германию. После возвращения какое-то время жил в Вильнюсе, где в 1907 году открылась Первая литовская художественная выставка. Картины, выставленные им, не привлекли внимания ни художников, ни критиков, ни обычных зрителей. К тому времени он уже вышел за рамки традиционного символизма и его полотна не были понятны. Они вызывали в посетителях смутное беспокойство, которое переходило в раздражение и отрицание. Неуспех ожидал его и на последующих выставках. Он болезненно переживал все это, но продолжал писать и рисовать только так, как считал нужным. Однако среди общего непризнания уже раздавались отдельные голоса, утверждавшие, что произведения Чюрлениса – исключительное явление в искусстве.
«Любопытнее и убедительнее, – писал Вячеслав Иванов, – этот духовидец тогда, когда он ставит себе задачу уже иррациональную для живописи, когда он непосредственно отдается своему дару двойного зрения. Тогда формы предметного мира обобщаются до простых схем и сквозят. Все вещественное, как бы осаждаясь в другой, низший план творения, оставляет ощутимым только ритмический и геометрический принцип своего бытия. Само пространство почти преодолевается прозрачностью форм, не исключающих и не вытесняющих, но как бы вмещающих в себе соединение формы. Я не хочу этим сказать, что идея опрозраченного мира иррациональна для живописи сама по себе. Но у Чюрляниса эта геометрическая прозрачность кажется мне попыткою приблизиться к возможностям зрительной сигнализации такого созерцания, при котором наши три измерения недостаточны».
Вячеслав Иванов подметил важнейшую особенность искусства Чюрлениса – некое «двоемирие», позволяющее в процессе взаимопроникновения этих миров друг в друга воспринимать каждый из них как бы обособленно. В этом состояло отличие произведений Чюрлениса от полотен самых ярких художников-символистов, для которых контакт с миром иным был одним из важнейших средств постижения художественной действительности нашего мира. И если у последних два мира были зрительно слиты воедино и по форме и по содержанию, а мир иной давал себя знать лишь символом или «светом иным», по выражению того же Вячеслава Иванова, то у Чюрлениса они были разделены прозрачностью иного, более высокого измерения. Но когда эти миры сливались, то возникали другие формы, совершенно новые и в то же время доступные земной кисти и земному полотну, – формы иной, Новой Красоты, совершающей свои первые шаги в мире земной действительности.
Его духовное путешествие в пространство Инобытия нарушало установившиеся для художника традиции. Он проходил точку обязательного для художника нисхождения и, подобно святому, устремлялся в Беспредельность, в которой ему открывалась Красота Инобытия во всей ее реальности, во всей силе ее высоковибрационной энергетики. Он совершил подлинную революцию в процессе созидания Красоты, увеличив в нем в значительной степени энергетику Инобытия. За свое дерзновение – жить в двух мирах одновременно – он, как и Врубель, заплатит дорогую цену. Его земной мозг не выдержит двойного напряжения. Но он же докажет, что мозг человека какое-то время способен сочетать реалии земного и надземного. Первопроходцы, прокладывающие новые пути к Красоте, неизбежно сталкиваются со смертельными опасностями. Но идущие за ним уже начинают понимать, как возможно можно их избежать.
У Чюрлениса был не только музыкальный слух, но и цветовой. И тот, и другой были слиты воедино. Когда он слушал музыку, у него возникали цветовые видения. Синтез музыки и художества в нем был удивительно глубок и всепроникающ. В этом, по всей видимости, и заключались истоки особенностей и тайны его творчества. Можно сказать, что он не только видел и слышал Инобытие, но и творил в тесном сотрудничестве с ним. Не удивительно, что земной мир становился для него все более и более дискомфортным. Он метался в нем, не находя себе подходящего места: из Варшавы в Лейпциг, из Лейпцига в Варшаву, из Варшавы в Вильнюс и снова в Варшаву...
В 1908 году Чюрленис женился на студентке филологического факультета Краковского университета Софье Кимантайте, которую искренне и глубоко любил. Ему казалось, что в тот момент наступила пора счастливого покоя и гармонии. В том же году вместе с женой он подался в Петербург – совсем не подходящее место для спокойного существования. Чюрленис мучился от безденежья и скитания по убогим комнатам и сомнительным домам, отсутствия работы и возможности заниматься музыкой, ему не доставало поддержки друзей. Однако что-то удерживало его в этом туманном и сыром городе. Он был увлечен русской культурой, с которой встретился в больших петербургских музеях, галереях, театрах и концертных залах. Именно здесь, в этом чужом городе, несмотря на трудности полунищенского существования, он сочинил лучшую свою музыку и написал лучшие картины. Жена, не привыкшая к такому образу жизни, уехала в Литву и только время от времени появлялась в Петербурге. Им суждено было прожить свою короткую семейную жизнь в разлуках, в мучительных объяснениях и горьких сожалениях. Оставшись один, Чюрленис снял узкую полутемную комнату в густонаселенной и шумной квартире. Лишь знакомство с выдающимися русскими художниками – Добужинским, Бенуа, Бакстом, Рерихом, Лансере, Сомовым – облегчило его жизнь в Петербурге. Они признали в нем уникального мастера и взяли его под свое покровительство, давая ему возможность зарабатывать, принимать участие в выставках. Благодаря семье Добужинских в его распоряжении оказался прекрасный рояль.
В 1909 году Чюрленис принял участие в выставке «Союза русских художников». Но и она не принесла ему радости: круг принимающих его творчество по-прежнему ограничивался незначительным числом знавших его художников и критиков. Все же в прессе о нем стали появляться благосклонные отзывы. «Картины Чюрлениса, писал о выставке петербургский критик А.А. Сидоров, меня поразили. Взволнованный, я стал спрашивать, нет ли здесь самого художника. “Вот он”, ответили мне. Я увидел поблизости молчаливого человека, одинокого, пристально смотрящего на свои работы в глубоком, спокойном раздумье. Конечно, подойти к нему я не решился...».
Чувство пронзительного одиночества, которое сквозило во всей фигуре Чюрлениса, почему-то удерживало многих от знакомства с ним. Но те, кто с ним дружил и знал его отзывчивую, нежную душу, готовы были ему помогать и содействовать во всем. «Если бы я был богат, писал Александр Бенуа, я бы пришел на помощь ему, заказав ему огромные фрески в каком-нибудь здании, посвященном человеческому познанию...». В Петербурге художники «Мира искусства» привлекли его к театрально-декоративному художеству, он увлекся им и решил создать оперу «Юрате» по мотивам литовской поэтической легенды. Этим замыслом он делился в письмах с женой – автором оперного либретто: «Вчера около пяти часов работал над “Юрате”, знаешь где? На Серпуховской в Литовском зале. Купил себе свечку (был отвратительный серый день) и, запершись в огромной комнате один на один с Юрате, погрузился в морские пучины, и мы бродили там вокруг янтарного дворца и беседовали».
Это высказывание можно было бы принять за метафору, не зная способности Чюрлениса глубоко, медитативно погружаться во время работы в образы – живописные и музыкальные. Беседа с Юрате около янтарного дворца была для него реальностью, а не плодом болезненной фантазии. Он знал больше, чувствовал больше и видел больше и дальше, чем любой другой художник его времени.
Творческий подъем летних месяцев 1909 года, когда картины и музыка шли потоком, потребовал от Чюрлениса гигантского напряжения. Но и вернувшись в сентябре 1909 года в Петербург, он отдавал работе «24-25 часов в сутки». Подвижничество не может тянуться вечно. Организм не выдерживал напряжения творческих сил и каждодневного самоограничения. Чюрленис все чаще и чаще испытывал чувство депрессии, беспричинной тоски, неуверенности. Непризнание, непонимание, невозможность изменить свою жизнь к лучшему – все это также ухудшало его состояние.
Николай Константинович Рерих, одним из первых высоко оценивший Чюрлениса, много лет спустя писал: «Трудна была земная стезя и Чюрляниса. Он принес новое, одухотворенное, истинное творчество. Разве этого недостаточно, чтобы дикари, поносители и умалители не возмутились? В их запыленный обиход пытается войти нечто новое разве не нужно принять самые зверские меры к ограждению их условного благополучия?
Помню, с каким окаменелым скептицизмом четверть века тому назад во многих кругах были встречены произведения Чюрляниса. Окаменелые сердца не могли быть тронуты ни торжественностью формы, ни гармонией возвышенно обдуманных тонов, ни прекрасною мыслью, которая нашептывала каждое произведение этого истинного художника. Было в нем нечто поистине природно-вдохновенное. Сразу Чюрлянис дал свой стиль, свою концепцию тонов и гармоническое соответствие построения. Это было его искусство. Была его сфера. Иначе он не мог и мыслить и творить. Он был не новатор, но новый».
Последняя рериховская фраза – «не новатор, но новый» открывает тайну искусства Чюрлениса более точно и убедительно, нежели целые тома исследований о нем. Он был новый, принесший в мир Новую Красоту, и, как многие новаторы, не был понят этим миром. И если на долю новаторов приходилось немало бед и отрицаний, то можно представить, что пришлось на долю нового… Все это ложилось тяжким грузом на его мозг, душу и сердце, усугубляя и без того неустойчивость и напряженность его внутреннего мира.
В конце 1909 года, который оказался завершающим в его художественной деятельности, Чюрленису приснился страшный сон. Он счел необходимым подробно описать его в своем альбоме и до конца своих дней находился под его впечатлением. Это было скорее видение, чем сон: «Я видел страшный сон. Была черная ночь, лил, хлестал ливень. Вокруг пустота, темно-серая земля. Ливень меня страшил, хотелось бежать, скрыться, но ноги вязли в грязи, несмотря на то, что в каждый шаг я вкладывал все силы. Ливень усиливался, а с ним и мой страх. Хотелось кричать, звать на помощь, но струи холодной воды заливали горло. Вдруг сверкнула безумная мысль: все на земле, все города, деревни, избы, костелы, леса, башни, поля, горы все затопила вода. Люди ничего об этом не знают. Сейчас ночь. В избах, дворцах, виллах, гостиницах преспокойно спят люди. Спят глубоким сном, но ведь это утопленники.
Страшный рев ливня, безнадежная боль и страх. Силы меня покинули, я поднялся и стал глядеть в пустоту до крови в глазах…
Ливень шумел, как и прежде. Мир казался единой траурной арфой. Все струны дрожали, стонали, жаловались. Хаос недоли, тоски и печали. Хаос страдания, мук и боли. Хаос пустоты, давящей апатии. Хаос мелочей, в меру ничтожных, в меру коварных страшный серый хаос. Объятый страхом, я пробирался меж струн арфы, и волосы у меня вставали дыбом каждый раз, как только я касался струн. Утопленники играют на этой арфе, думал я. И дрожал. И брел средь шума и рева, жалоб и плача грандиозного мирового ливня. Моя тучка выглядела теперь горой, огромным колоколом. Уже виден ясно ее силуэт, видно, что она обросла лесом, еловым лесом. Слышу, как шумят ели, так шумели они некогда. Дорога. Прямая дорога наверх. В лесу темно, дорога тяжела, она крутая, скользкая. Близка вершина. Там леса нет. Близко уже, близко, достиг Боже!
Почему я не в одной из этих изб под водой, почему я не утопленник с выкаченными глазами? Почему я не струна траурной арфы? В нескольких метрах над горой подвешена голова. Твоя голова, Ари, без глаз. Вместо глаз ямы, и сквозь них виден мир, похожий на большую траурную арфу. Звенят все струны, вибрируют и жалуются. Хаос недоли, тоски и грусти виден в твоих глазах, Ари. Ах, страшный был этот сон, и отделаться от него не могу».
Этот апокалиптический сон словно подвел итог внутренней жизни Чюрлениса, когда противоречие между высоким и прекрасным горним миром, который жил в художнике, и земным, где еще царил Хаос неорганизованной материи, достигло своей кульминации. Существовать одновременно в двух – таких разных – мирах было невозможно. Страшный этот сон убил в нем художника и творца, ибо это был сон земной действительности, который нарушил его двумирное сознание. В 1909 году он написал картину, которая называлась «Баллада о черном солнце». Над странным нездешним миром восходит черное солнце, его черные лучи пересекают небо и гасят его краски. И в этом мраке возникают башня, кладбищенские колокольни и крест. Все это отражается в темной воде, плещущейся у подножья башни. И над всем этим, простерев черные крылья, реет зловещая птица, вестник беды и несчастья. Картина оказалась во многом пророческой.
Состояние художника все время ухудшалось, он перестал общаться с друзьями и знакомыми, а затем просто исчез. Первым обеспокоился этим исчезновением Добужинский. Он навестил Чюрлениса и нашел его в самом тяжелом положении – физическом и моральном. Добужинский немедленно сообщил об этом жене художника, она приехала в Петербург и увезла его домой, в Друскининкай. Там врачи обнаружили у него душевную болезнь, характера и причин которой они так и не смогли определить. Это случилось в декабре 1909 года. В начале 1910 года его поместили в небольшую клинику для душевнобольных под Варшавой. Клиника отрезала его от мира, от людей. Ему запретили рисовать и заниматься музыкой. Это еще больше обострило его и без того тяжелое состояние. Он сделал попытку вырваться из этого плена – ушел, как был, в больничной легкой одежде, в зимний лес. Он кружил по лесу, не в силах найти дорогу на волю. И вернулся в больницу. В результате – тяжелое воспаление легких и кровоизлияние в мозг. 10 апреля 1911 года Чюрлениса не стало. Ему не было тогда и 36 лет.
Рерих, Бенуа, Браз и Добужинский прислали в Вильнюс телеграмму соболезнования, в которой назвали Чюрлениса гениальным художником.
Тогда же Добужинский писал: «Смерть, впрочем, часто как-то что-то “утверждает”, и в этом случае все его искусство делает (для меня, по крайней мере) подлинным и истинным откровением. Все эти грезы о нездешнем становятся страшно значительными… По-моему, много общего у Чюрлениса с Врубелем. Те же видения иных миров и почти одинаковый конец; и тот и другой одиноки в искусстве».
В связи с этим хочется еще раз вспомнить слова Рериха он «не новатор, но новый». Все новое к нам приходит через Вестников. Чюрленис был не только Вестником, но и творцом. Весть о Новом мире, о Новой Красоте содержалась в его творчестве. Для самого Чюрлениса понятие вестника было глубоко философским, знаменующим собой непрерывность Космической эволюции человечества, несущей через своих Вестников людям известие об ином, Новом мире. Чюрленис символизировал этот сложный эволюционный процесс «скамейкой вестников», которая никогда не пустует и на которой старых, уходящих, заменяют молодые, вновь приходящие. В 1908 году, а возможно и чуть раньше, он сделал запись в своем альбоме. Впрочем, записью это даже нельзя назвать, скорее, это притча.
«Устав от беготни по улицам большого города, я присел на скамейку, предназначенную для вестников.
Стояла страшная жара. Серо-желтые дома стучали зубами, остро блестели пестрые вывески, воздух разрывали золоченые солнцем башни. Замученные жарой люди двигались сонно, медленно. Какой-то пожилой человек, пожалуй, даже старик, шел, тяжело волоча ноги. Голова его тряслась, он опирался на палку. Став передо мною, старик внимательно меня разглядывал. Слезящиеся глаза его были бесцветны, печальны.
“Нищий”, решил я и потянулся за медяком в карман. Но старик, странно прищурившись, спросил таинственным шепотом:
– Приятель, скажи мне, как выглядит зеленый цвет?
– Зеленый цвет? Гм… зеленый это такой цвет ха! Такой, как трава, деревья… Деревья тоже зеленого цвета: листья, ответил я ему. Ответил и огляделся вокруг. Но нигде не было ни деревца, ни кусочка зеленой травы. Старик засмеялся и взял меня за пуговицу:
– Если хочешь, пойдем со мной, приятель. Я спешу в тот край… По дороге расскажу тебе кое-что интересное.
Когда я собрался в путь, он начал рассказывать:
– Когда-то очень давно, когда я был молод, как ты, мой сын, стояла страшная жара. Устав от беготни по улицам большого города, я присел на скамейку, предназначенную для вестников.
Жара стояла страшная. Серо-желтые дома стучали зубами, остро блестели пестрые вывески, воздух разрывали золоченые солнцем башни. Люди, замученные жарой, двигались сонно, медленно.
Долго я глядел на них и вдруг ощутил тоску по лугу, деревьям, по майской зелени. Сорвался я с места и пошел, чтоб вот так идти по жизни в напрасных поисках всего этого в городе. Я поднимался на высокие башни, но, увы, по всему горизонту, везде, был город, город и нигде ни капли зелени. Все же я знал есть она в этих краях, только мне, наверное, не дойти стар я.
Ах, если бы можно было где-нибудь отдохнуть невдалеке. Ароматы, звенит мошкара, кругом зелень, трава, деревья.
Я посмотрел на старика. Он плакал и улыбался, как ребенок.
Кусок пути мы прошли молча. Потом старик сказал:
– Ну, с меня хватит. Дальше пойти я уже не смогу. А ты иди, иди без устали. И заранее тебе говорю: зной будет постоянным, когда идешь по этому пути ночи нет, всегда лишь день. По дороге говори людям о лугах и деревьях, но их ни о чем не спрашивай… Ну, иди счастливо, а я останусь здесь. Погоди, сын, забыл я: смотри с высоких башен увидишь дорогу. А если цель будет еще далеко и старость тебя настигнет, знай, что там тоже будет скамейка, предназначенная для вестников. И всегда на ней молодые люди. Ну, а сейчас иди, так сказал старик, и я пошел дальше и смотрел с высоких башен».
Эта притча о бесконечном поиске человеком иного мира, более тонкого, более красивого, дающего этому человеку силу. Об этом мире знают те, кто сидит на «скамейке вестников», а затем отправляется в долгий тяжелый путь искать и траву, и деревья, и простор, наполненный ароматами. Простые люди ни об этом мире, ни о дороге туда ничего не знают. И так поколение за поколением творцы и ясновидцы стремятся в неведомую даль, чтобы мир плотный и тяжелый наконец избавился от палящего зноя незнания и невежества. Чюрленис сам прошел этот тяжелый путь постижения Красоты иных миров через Красоту земную и через земную музыку. Кроме трудностей и страданий на этом пути есть высокие башни, которые не дают Вестнику заблудиться на незнакомой дороге – «и я пошел дальше и смотрел с высоких башен». Он сам был Вестником, принесшим нам Новую Красоту нездешнего мира, не затуманенную тяжелой вуалью мира земного. И освобожденная от этой тяжести Новая Красота зазвучала тонкой музыкой высших сфер и космическим ритмом, вливая в наш плотный мир новую высоковибрационную энергетику, необходимую человеку для эволюционного восхождения.
Первая соната Микалоюса Чюрлениса нарисована на бумаге с помощью темперы. Атмосфера мистики, волшебства и чудес переполняет картину вместе с уравновешенностью всех ее элементов. Солнце является доминантным элементом картины. Необычным является то, что […]
Многогранно талантливый человек, Чюрленис пробовал себя во многих видах творчества. Его литературные пробы и музыкальные партитуры стали откровениями для современников. Однако, его картины производят непростое впечатление. Стиль символизма позволяет запрятать смысл в […]
Небесный пейзаж, изображенный Чюрлёнисом является ярким примером символизма в живописи. Микалоюс Чюрлёнис – абсолютно уникальный художник во многих отношениях, его творческая жизнь очень коротка – всего семь лет, за которые он создал […]
Цикл картин создан в 1903 году. Чюрленис был живописцем-фантастом. Но наиболее подходящее для определения его живописи слово – фантасмагория. Художник создает настоящий космос, в котором причудливым образом переплетаются звуки, краски и формы. […]
Микалоюс Чюрленис известный литовский художник и композитор. Картина открывает перед нами прекрасный неизведанный для нас мир, показывает зрителям всю красоту потустороннего мира. Эта работа наполнена чистотой и красотой, необыкновенностью пейзажа и персонажей, […]
Соединить живопись и музыку кажется невероятной задачей, но только не для литовского композитора, музыканта и художника Микалоюса Чюрлениса, который сумел сделать, чтоб живопись буквально зазвучала, а краски отвечали ритму музыке. Этот неординарный […]
Осень. Голый сад.
Полураздетые деревья шумят и засыпают листьями тропинки, а небо
серое-серое, и такое грустное, как только душа может грустить.
М. К. Чюрленис
Жизнь М. К. Чюрлёниса была недолгой, но творчески яркой и насыщенной. Он создал ок. 300 картин, ок. 350 музыкальных произведений, в основном фортепианных миниатюр (240). Есть у него несколько произведений для камерных ансамблей, для хора, органа, но более всего Чюрленис любил оркестр, хотя оркестровой музыки написал немного: 2 симфонические поэмы "В лесу" (1900), "Море" (1907), увертюру "Кястутис" (1902) (Кястутис - последний князь дохристианской Литвы, прославившийся в борьбе с крестоносцами, погиб в 1382 г.). Сохранились наброски "Литовской пасторальной симфонии", эскизы симфонической поэмы "Сотворение мира". (В настоящее время почти все наследие Чюрлениса - картины, графика, автографы музыкальных произведений - хранится в его музее в Каунасе.) Чюрленис жил в причудливом фантастическом мире, который, по его словам, "может подсказать только интуиция". Он любил бывать наедине с природой: провожать закат солнца, бродить ночью по лесу, идти навстречу грозе. Слушая музыку природы, в своих произведениях он стремился передать ее вечную красоту и гармонию. Образы его произведений условны, ключ к ним - в символике народных легенд, в том особом слиянии фантазии и действительности, которое свойственно народному мироощущению. Народное искусство "должно стать фундаментом нашего искусства..." - писал Чюрленис. - "...Литовская музыка покоится в народных песнях... Эти песни - словно глыбы драгоценного мрамора и ожидают только гения, который сумеет создать из них бессмертные творения". Именно литовские народные песни, предания и сказки воспитали в Чюрленисе художника. С раннего детства проникли они в его сознание, стали частицей души, заняли место рядом с музыкой И. С. Баха, П. Чайковского.
Первым музыкальным учителем Чюрлениса был его отец, органист. В 1889-93 гг. Чюрленис занимался в оркестровой школе М. Огиньского (внука композитора М. К. Огиньского) в Плунге; в 1894-99 гг. учился композиции в Варшавском музыкальном институте у 3. Московского; а в 1901-02 - совершенствовался в Лейпцигской консерватории у К. Рейнеке. Человек разносторонних интересов. Чюрленис жадно впитывал все музыкальные впечатления, увлеченно изучал историю искусств, психологию, философию, астрологию, физику, математику, геологию, палеонтологию и др. В его студенческих тетрадях - причудливое переплетение набросков музыкальных сочинений и математических формул, рисунков среза земной коры и стихов.
По окончании консерватории несколько лет Чюрленис жил в Варшаве (1902-06), и здесь начались все более и более увлекавшие его занятия живописью. Отныне музыкальные и художественные интересы постоянно пересекаются, определяя широту и разносторонность его просветительской деятельности в Варшаве, а с 1907 г. в Вильнюсе Чюрленис стал одним из учредителей литовского художественного общества и музыкальной секции при нем, руководил хором Канклес, организовывал литовские художественные выставки, музыкальные конкурсы, занимался музыкально-издательскими делами, упорядочением литовской музыкальной терминологии, участвовал в работе фольклорной комиссии, вел концертную деятельность хорового дирижера и пианиста. А сколько идей не удалось осуществить! Он лелеял мысли о литовской музыкальной школе и музыкальной библиотеке, о Национальном дворце в Вильнюсе. Мечтал он и о путешествиях в дальние страны, но мечты сбылись лишь отчасти: в 1905 г. Чюрленис побывал на Кавказе, в 1906 - посетил Прагу, Вену, Дрезден, Нюрнберг, Мюнхен. В 1908-09 гг. Чюрленис жил в Петербурге, где с 1906 г. его картины неоднократно экспонировались на выставках, вызывая восхищение А. Скрябина и художников "Мира искусства". Интерес был взаимным. Романтическая символика Чюрлениса, космический культ стихий - моря, солнца, мотивы восхождения к сияющим вершинам за парящей птицей Счастья - все это перекликается с образами-символами А. Скрябина, Л. Андреева, М. Горького, А. Блока. Сближает их и характерное для эпохи стремление к синтезу искусств. В творчестве Чюрлениса часто возникает одновременно поэтическое, живописное и музыкальное воплощение замысла. Так, в 1907 г. он завершает симфоническую поэму "Море", а вслед за нею пишет фортепианный цикл "Море" и живописный триптих "Соната моря" (1908). Наряду с фортепианными сонатами и фугами существуют картины "Соната звезд", "Соната весны", "Соната солнца", "Фуга"; поэтический цикл "Соната осени". Общность их в тождестве образов, в тонком ощущении колорита, в стремлении воплотить вечно повторяющиеся и вечно изменчивые ритмы Природы - великой Вселенной, порожденной воображением и мыслью художника: "...Чем шире крылья распахнет, чем больше круг обогнет, тем легче станет, тем счастливее будет человек..." (М. К. Чюрленис). Жизнь Чюрлениса была очень короткой. Он умер в самом расцвете творческих сил, на пороге всеобщего признания и славы, накануне самых великих своих свершений, не успев осуществить многое из задуманного. Подобно метеору, вспыхнул и погас его художественный дар, оставив нам искусство уникальное, неповторимое, рожденное воображением самобытной творческой натуры; искусство, которое Ромен Роллан назвал "совершенно новым континентом". В нем - ощущение беспредельности и величия Вселенной, в нем - борьба могучих стихий, преодолевая которые Человек устремляется к истинному, доброму, прекрасному.
О. Аверьянова
Микалоюс Константинас Чюрленис
Не найти, пожалуй, в истории искусства такого чудодея, как Микалоюс Константинас Чюрленис.
Он был тихим, мечтательным человеком. С печальным взглядом больших, пронзительно синих глаз, словно впитавших в себя краски озер его родины - Литвы. Когда он садился за рояль, весь преображался. Откидывая со лба пряди непослушных волос, играл вдохновенно, с поразительной душевностью. Это был музыкальный волшебник.
Прожил Чюрленис недолго - неполных 36 лет. Его дни до краев были заполнены творчеством. Он работал, по собственному признанию, по двадцать пять (25!) часов в сутки. Времени, отмеренного природой, ему не хватало. И средств к жизни тоже. Приходилось бегать по урокам, которые были едва ли не единственным заработком музыканта. Его сочинения исполнялись редко, почти не издавались. А картины вызывали насмешки.
Слава пришла к Чюрленису спустя много лет после его смерти. Теперь Микалоюс Чюрленис по праву считается основателем литовской национальной музыки, ее классиком. Более трехсот пятидесяти сочинений оставил он. Самые известные - симфонические поэмы «Море», «В лесу», фортепианные прелюдии.
Его музыка мягка, лирична, красочна, сдержанно драматична. Она рождена литовскими народными напевами, родной природой - трепетная, как осенний воздух, медлительная и плавная, словно течение рек по равнинам Литвы, неброская, как холмы его родины, задумчивая, точно дымка литовских предутренних туманов.
М.К. Чюрлёнис “Дружба”И главное - она живописна. Слушая ее, мы как будто наяву видим картины природы, нарисованные звуками. Так ярко передает музыка Чюрлениса зрительные впечатления.
Сочиняя музыку, Чюрленис сам видел эти картины «очами своей души». Они жили в его воображении настолько ярко, что композитору хотелось перенести их на полотно. И музыкант-профессионал, окончивший Варшавскую и Лейпцигскую консерватории, снова становится учеником. Он посещает живописную школу.
Литовский поэт Эдуардас Межелайтис как бы подслушал мысли Чюрлениса, решавшего круто изменить свою судьбу: «Кровеносные сосуды художника перенасыщены звуками, красками, ритмами, чувствами. Он должен разгрузиться. Должен освободиться. Иначе сердце не выдержит… Создать образ мира! Звуками? Звуками! Но звуки увлажняются и превращаются в краски. Звучит голубая музыка неба, зеленая музыка леса, янтарная музыка моря, серебряная музыка звезд… Да это же цветовая мелодия! Значит, с помощью одних только звуков не выразишь в совершенстве мира? Надо браться за краски, браться за живопись».
И Чюрленис становится живописцем.
Не обычным живописцем, а художником-музыкантом.
Не оставляя музыки, он пишет одну картину за другой - около трехсот живописных композиций. И каждая - это философская поэма в красках, симфония живописных ритмов, музыкальных видений.
«Мне они казались музыкой, прикрепленной красками и лаками к холсту, - говорила художница Анна Остроумова-Лебедева. - Их сила и гармония покоряли».
М. К. Чюрленис “В свободном полете”
Ромен Роллан буквально был потрясен музыкальной магией картин литовского кудесника. Французский писатель назвал его первооткрывателем в живописи, нашедшим новый «духовный континент», как Колумб - новые земли.
Чюрленис даже в названиях своих картин подчеркивал их родство с музыкой. Первое свое живописное сочинение он назвал «Музыка леса». Оно стало зрительной параллелью к его же симфонической поэме «В лесу». Тот же таинственный шепот сосен, звуки ветра, похожие на переборы арф. И композиция картины, расположение стволов деревьев с перечеркивающей их сверху веткой походят на очертания арфы. Это и впрямь Эолова арфа, звучащая от прикосновения воздушных струй. Мелодия, рожденная соснами, уносится в суровую даль балтийских вод, подсвеченных желтоватой полоской заката.
Ударит ветер по стозвонной меди,
И скорбно прозвучит за нотой нота,
Как будто «Лес» Чюрлениса с листа
В лесу играет вдохновенный кто-то.
Э. Межелайтис
Конечно, отождествлять картины Чюрлениса с музыкой было бы наивно. Прежде всего, это произведения изобразительного искусства. Но художник брал принцип сочинения, например фуги или сонаты, и находил соответствия ему в живописной композиции, в колорите, ритмах своих картин. Они необычны, фантастичны. Однако это не бездумное нагромождение линий и красок. В самых «нереальных» композициях Чюрлениса просматриваются реальные приметы родных для него литовских пейзажей.
Еще Уистлер утверждал, что в природе содержатся краски и элементы всех картин, как в клавиатуре рояля - все музыкальные произведения. И дело художника, его призвание - суметь выбрать и умело сгруппировать эти элементы, как музыкант из хаоса звуков создает мелодию.
Литовский мастер воспринял совет художника-романтика и по-своему претворил его в картинах. В его работах слышны отзвуки миров, которые тогда не мог увидеть человек своими глазами. И только в наш космический век мы с удивлением узнаем на его картинах реальные очертания Вселенной, какая предстала перед нами на фотографиях, полученных из космоса. А в начале столетия, вскоре после смерти художника, участники одной из полярных экспедиций обнаружили на Крайнем Севере пейзаж, будто скопированный литовским мастером, хотя он никогда не был в Арктике. Этот мыс на Земле Франца Иосифа был назвал именем Чюрлениса.
Оказывается, его картины столь же реальны, как правдивы народные сказки или дерзкий полет мечты - как предвидение будущих открытий. Так возникли его живописные сонаты - солнца, звезд, весны, лета. Изобразительное искусство в его творениях вступило в союз с музыкой.
«Нет рубежей между искусствами, - говорил Чюрленис. - Музыка объединяет в себе поэзию и живопись и имеет свою архитектуру. Живопись тоже может иметь такую же архитектуру, как музыка, и в красках выражать звуки».
Законы, присущие музыке, отчетливо просматриваются в знаменитых «Сонатах» Микалоюса Чюрлениса, в его живописной «Фуге».
Музыканты называют сонатой сложную инструментальную пьесу, в которой сталкиваются, борясь друг с другом, различные, часто противоположные темы, чтобы в финале прийти к победе основной мелодии. Соната делится на четыре (реже - на три) части. Первая - аллегро - самая напряженная, быстрая, наиболее активная. В ней конфликт разноречивых чувств с наибольшей полнотой раскрывает душевный мир человека. Эту борьбу трудно передать словами, только музыка способна сделать это.
Чюрленис решил призвать на помощь живопись. Она тоже бессловесна и порою «звучит», как музыка. Художник задумал создать живописные сонаты, построив их по законам музыкальной формы.
«Соната моря» - самая известная живописная сюита Чюрлениса.
Море властно влекло к себе музыканта и художника. Оно поражало его воображение своей мощью, праздничным изобилием красок. Жизнь волн сливалась для него с жизнью человека. Три картины составляют «Сонату моря» - Аллегро, Анданте и Финал.
М. К. Чюрленис Соната моря 1 ч.
Аллегро. Широко и размашисто, ровной ритмической грядой, одна за другой наступают на берег волны. Пронизанные солнцем, они искрятся мириадами прозрачных пузырьков, светящимися кусочками янтаря, радужными ракушками, камешками. Холмистый берег, повторяющий очертания волн, противостоит их напору. Белая тень чайки ложится на воду. Она подобна воздушному разведчику, направляющему битву волн с берегом. Нет, это не битва - скорее, спортивное состязание между двумя друзьями-соперниками. И настроение поэтому радостное, приподнятое. Будто сверкающие на солнце трубы играют бодрый, зажигательный марш.
М. К. Чюрленис Соната моря 2 ч.
В Анданте морская стихия утихомирилась. Глубоким сном заснули волны. Спит и подводное царство с затонувшими кораблями. Но бодрствуют светильники на горизонте, широкими лучами освещая небесный свод. От них, словно нити с жемчугом, уходят вниз два ряда светящихся пузырьков. Они ведут наш взгляд в морскую бездну с таинственно мигающими огоньками. И чья-то милосердная рука заботливо поднимает из глубины парусник, возвращая его к жизни. Спокойная, величавая мелодия в темпе анданте звучит с картины. Она настраивает на глубокие раздумья о смысле жизни, о неизбежной победе добра над силами зла.
И наконец, Финал. Стихия разыгралась вовсю. Море кипит, беснуется. Огромная волна с пенистыми пальцами, словно когтями чудища, готова поглотить, искромсать, уничтожить маленькие, как букашки, суденышки. Еще мгновение, и все исчезнет. Растворятся и буквы МКС, каким-то чудом появившиеся на волне, образованные клочками пены. МКС - это инициалы художника, его подпись под живописными работами - Микалоюс Константинас Чюрленис (буква «Ч» по-литовски пишется «С»)- Автор как бы говорит, что волею судеб он сам попал в этот грозный водоворот жизни, где ему суждено погибнуть… А может быть, и нет? Не сможет волна поглотить эти стойкие корабли, кажущиеся такими беспомощными перед разбушевавшейся стихией, не уничтожит и его имя… Его творения переживут века.
Окинем взглядом панораму его грандиозных построений, - говорит поэт Эдуардас Межелайтис. - Чюрленис - философ. Прежде всего, философ, изложивший свои оригинальные взгляды на Вселенную с помощью звуков, контуров, линий, красок, поэтических образов. Трудно определить, где тут кончается музыка и начинается живопись, где кончается живопись и начинается поэзия.
Край этот на юге Литвы называется Даукией, а местных литовцев зовут дауками. Но Даукия носит ещё одно старое название: Дайнава. Если знать, что дайнами зовутся у литовцев песни, то становится понятным и происхождение этого красивого наименования: здесь издавна во множестве слагали прекрасные, обычно грустные песни и хорошо умели их петь. Этот край - родина Микалоиса Константинаса Чурлёниса.
Отец Чюрлениса с молодости подолгу пропадал в лесах и не столько охотился, сколько просто бродил, строил лодки, плавал по реке. Но вместе с неодолимой склонностью к вольной жизни он обладал природным трудолюбием и еще одним ценным качеством – любовью к знаниям и учебе. Окончив начальную школу, мальчик затем научился польскому и русскому настолько хорошо, что мог свободно читать и писать на обоих этих языках. Он приходил в волнение от музыки и, поддавшись, зову своей беспокойной натуры, уже далеко не в детском возрасте поступил в ученики к церковному музыканту, что позволило ему в дальнейшем занять место органиста.
Орган дал Чюрленису - отцу не только занятия по душе и заработок, но и нечто большее: он принес ему любовь красивой девушки - Адель. Во время службы эта девушка стала заслушиваться игрой молодого органиста.
Адель была из немецкой семьи евангелистов. С юных лет девушка должна была заботиться о себе сама, так как семья рано осталась без отца и жила бедно.
Адель работала в услужении в одной графской семье, где она имела возможность учиться и читать. Она знала множество песен и любила петь, увлекательно пересказывала услышанную или прочитанную сказку.
Любили её все – и в хозяйской семье, и соседи. Полюбил её и органист Чюрлёнис. Они поженились и стали жить в Варене – городке на юге Литвы. В этом городке 22 сентября 1875 года у них родился сын. Назвали его двойным именем Микалоюс-Константинас.Три года спустя после рождения сына семья перебралась в Друскининкай. Чюрлёнис-отец служит в костеле, мать ведет хозяйство и растит детей, которыми эту семью жизнь щедро одаривала.
Маленькому Костеку только шесть, а он в костеле в день праздника играет на органе на воскресной службе, но вот беда, жалуется отец, мальчик не хочет учить ноты.
Музыкальность маленького Кастукаса, частенько заменявшего своего отца за органом, вызывала в Друскининкае всеобщее восхищение, он же продолжал импровизировать, проводя за инструментом многие часы.
Что же касается его отношения к нотной записи, то в этом уже тогда, в раннем детстве, проявилась характерная черта будущего композитора. Он очень многое просто не хотел записывать… Ноты же он знал довольно хорошо, это видно хотя бы из того случая, когда прелюдию Баха мальчуган разучил очень быстро.
Вообще же Кастукас обладал не только музыкальными способностями. Когда настало время идти в школу, живой ум и любознательность помогли ему без труда справляться с программой начальных классов.
Заметную роль в судьбе Чурлениса сыграл Доктор Юзеф Маркевич, который, бесспорно, был незаурядным человеком. Он закончил медицинский факультет Московского университета, имел постоянную врачебную практику в Варшаве. Доктор очень любил музыку и прекрасно играл на рояле.
В Друскиненкае Маркевича любили. Люди различного положения и достатка - от бедняка до крупного чиновника, приехавшего на лечение из столицы, находили в докторе достойные черты: одни – простоту, добродушие и бескорыстие, другие – образованность и высокую культуру. А музыкальность Маркевича послужила поводом к его знакомству с органистом Чюрлёнисом, когда тот предложил доктору попробовать поиграть на органе. Это знакомство вскоре перешло в дружбу двух семей – семьи образованного врача-поляка и семьи органиста-литовца, выходца из крестьян.
Но вот Кастукасу исполняется десять. Забавам и беспечности детства пора было отойти в прошлое. Его товарищи, сыновья Маркевича, все давно учились в солидных гимназиях – а он? Что ждало его впереди?
МУЗЫКАЛЬНОЕ ТВОРЧЕСТВО
Первым, кто сумел так ясно определить возможности и «заглянуть» в будущее совсем юного Кастукаса, стал доктор Маркевич, который решил воспользоваться знакомством с князьями братьями Огиньскими и попросить их принять участие в судьбе одаренного мальчика. Спустя недолгий срок был получен ответ: князь Михаил Огиньский давал согласие принять мальчика в свою оркестровую школу. Этот Михаил Огиньский доводился автору знаменитого «Полонеза» прямым внуком.
Старший сын Чюрлёнисов впервые выпорхнул из гнезда в четырнадцать лет. Четыре года пробыл он в Плунге, занимаясь в школе и оркестре Огиньского. Довольно скоро Чюрленис перешел из учеников в категорию оркестрантов, и Михаил Огиньский положил ему за работу в оркестре пятирублевое месячное жалованье, которое стало заметным подспорьем для юноши и его семьи. Музыка, исполняемая оркестром, была рассчитана на эффект: марши, польки, вальсы, увертюры, отрывки из опер и оперетт – т.е. легкий и популярный репертуар составлял значительную долю того, что исполнялось.
Когда Константиносу исполнилось восемнадцать, стал вопрос о продолжении музыкального образования. И хотя Огиньскому было жаль терять такого талантливого оркестранта, все же он предлагает Чюрлёнису учиться в Варшавском музыкальном институте и при этом, в случае поступления, гарантирует ему необходимую плату и стипендию.
В 1893 году Чюрленис отправился в Варшаву, где с начала 1894 года зачисляется в студентом фортепианного класса Музыкального института (позже - Варшавская консерватория). С этого времени он более чем на двенадцать лет остается тесно связан с Варшавой и все эти годы, конечно же, испытывает серьезное воздействие артистической атмосферы этого города - столицы входившей тогда в Российскую империю Польши.
Варшава – настоящий центр культуры, здесь есть театры, сюда на гастроли едут все европейские знаменитости – пианисты, певцы, дирижеры; симфонический оркестр дает концерты. В Варшаве молодой человек окунается в жизнь, полную новых порывов – к знаниям, к общению с широким кругом людей…
Поступив на отделение по специальности фортепиано, Чюрленис играет Гайдна и Моцарта, Баха и Бетховена, осваивая все более сложные по содержанию и исполнению произведения.
Первую ступень обучения он проходил у профессора Т. Бжезицкого, вторую у А. Сыгетинского - не только известного музыканта, но и литератора. В первые же годы обучения приступает к изучению контрапункта под руководством З. Носковского.
Он начинает сочинять небольшие фортепианные пьесы и исполняет их в компании друзей. Некоторые из этих пьес сохранились в рукописях. Они помечены 1896 годом. Мы можем считать, что как композитор Чюрленис известен нам именно с этого времени, то есть с той поры, когда ему было двадцать лет.
В середине 1899 года Чюрленис заканчивает Варшавский музыкальный институт. В качестве выпускной работы он представляет кантату для большого хора и симфонического оркестра «De profundis» - произведение, оцененное на «Отлично». Вскоре после этого композитор пишет симфоническую поэму «В лесу».
Князь Огиньский был доволен: воспитанник его школы и его стипендиат оправдал надежды. В его музыке зазвучала новая интонация, поначалу непривычная для его современников и кажется непривычной нам, когда мы слушаем эту музыку впервые; она медлительна и печальна, прозрачна и хрупка, сосредоточенна и сдержана…Но сколько в ней простоты, благородства и задушевности! Если вслушаться в эту музыку, то можно почувствовать голос самой жизни: и говор – певучие, мягкие интонации языка, и песни – грусть в них тиха, а веселье не буйно; и природу – где реки не бегут, а протекают, где горы – не выше холмов, где солнце нежарко и небо светит неяркой голубизной... Невероятно, но музыка Чюрлёниса все это рисует, а в живописи его звучит то, что пристало скорее музыке…
Самое популярное его произведение - симфоническая поэма «В лесу». Она до сих пор остается в числе высших достижений литовской музыки, написанная в едином порыве – Чюрлёнис сделал фортепианное изложение всего за одиннадцать дней.
Учась в школе живописи, создавая десятки картин, зарабатывая на жизнь уроками, он сочиняет музыку. С конца 1903 года он пишет небольшие фортепианные пьесы, в основном прелюдии и вариации. Таких пьес (из сохранившихся) свыше полусотни. Удивительные по красоте и лиризму, лишь немногие из них были опубликованы.
Прелюдии и вариации Чурлёниса, написанные в 1904-1906 годах, обладают многими чертами, которые делают их популярными сегодня у исполнителей и слушателей.
Мир Чюрлёниса - это мир прекрасный, чистый и непосредственный, все части которого соразмерны, созвучны друг другу. «Вселенная представляется мне большой симфонией; люди - как ноты», - писал художник. В гармоническом единстве соединяются у него живопись и музыка, музыка и поэзия, когда он пишет картины-фуги, картины-прелюды, живописные сонаты и симфонии, музыкальные симфонические поэмы. В его творчестве воплотилась давнишняя мечта о синтезе искусств.
И еще одно детище, над которым Чурлёнис трудился до 1907 года, долго пролежало в забвении – большая симфоническая поэма "Море" – гордость, одна из высот литовской симфонической музыки. Но исполнили поэму, лишь когда со дня смерти композитора исполнилась четверть века...
ХУДОЖЕСТВЕННОЕ ТВОРЧЕСТВО
Между первыми сочинениями Чюрлениса-композитора и первой оригинальной по стилю работой Чюрлёниса-художника лежит семь лет.
Чюрлёнис поступает в Школу изящных искусств, пишет: «К живописи у меня еще большая тяга, чем прежде, я должен стать художником. Одновременно я буду продолжать заниматься музыкой и займусь еще другими делами. Хватило бы только здоровья, а я бы все шел и шел вперед!»
Осенью 1903 года он пишет маслом картину «Музыка леса». Тема и название её звучит для нас определенным напоминанием симфонической поэмы «В лесу». Картина проста, образы её будто рождены простейшими литературно-поэтическими сравнениями: шум в лесу – это музыка; прямые стволы сосен – струны, ветер, летящий мимо деревьев, - это тот музыкант, который и трогает, колеблет звучащие струны.
Этой работой Чурлёнис поднял руку на «стены», которые испокон века отделяют живописцев от музыкантов, музыкантов – от поэтов, поэтов – от живописцев. И первым, пусть даже слишком слабым толчком, поколебавшим эти мощные стены, была картина «Музыка леса».
Весной Варшавская художественная школа решила показать свои достижения в столице. Петербургская академия художеств предоставила для выставки свои лучшие залы – Рафаэлевские. Экспозиция огромна, и взгляду легко утомиться, но как с удивлением обнаруживает один из современников Чюрлениса, группки посетителей дольше всего задерживаются у работ Чюрлёниса. Рассматривают, обмениваются репликами, недоумевают, пожимают плечами… "Сон…фантастика…мистическое…рисунок неумел…» Это умозаключения одних. «Любопытно…что-то знаете в этом есть…увлекает…и колорит хорош…но очень уж необычно…» Так отзываются другие.
На следующий день в солидной петербургской газете «Биржевые ведомости» можно было прочитать: «В мире искусства. Выставка Варшавской рисовальной школы…Выставлено около пяти тысяч номеров. Заметно стремление к творчеству… По сравнению с другими школами варшавская идет впереди.
Говоря об учениках варшавской школы, нельзя ни в коем случае обойти молчанием длинной серии фантастических пастелей Чюрлёниса. Его музыкальностью объясняется отчасти мистическое творчество. Сразу видишь перед собой художника, привыкшего грезить звуками. Все свое творчество он отдал на служение стихийной обожествленной природе, то кроткой, ясной, улыбающейся, то гневной, помрачневшей, карающей.
Вся статья посвящена только ему, больше не упомянуто ни одного имени, и за всем этим чувствуется, как сильно поражен столичный критик своим открытием нового имени.
Чурлёнис "очеловечивает" природу, решая при этом сложнейшие задачи художественной выразительности. Он достигает удивительного завораживающего воздействия на нас тем, что придает внешнему миру таинственные черты живых, чувствующих существ, и мы с детской наивностью погружаемся в эти странные пейзажи.
1907 год вызвал к жизни нового Чурлёниса. Он живет дома, под заботливым материнским вниманием. В течение лета у него появилось несколько десятков картин. Тогда же Чурлёнис создает цикл "Знаки зодиака" из двенадцати картин одного размера – раскрывают перед взглядом меняющиеся лики звездных небес, чуть подсвеченных идущим из-за горизонта солнцем.
Об одной из своих знаменитых серий Чюрленис писал: `Я начинаю цикл картин `Сотворение мира`, но не нашего мира по Библии, а какого - фантастического, своего, и собираюсь их написать более 100". Написал он их только 13, зато каких! На них изображены какие-то небесные сферы, синева огромного Земного шара, звезды, фантастическая архитектура, морское дно с водными растениями и невиданными организмами. Все это написано в красивой сине-зелено-серебристой либо оранжево-золотой гамме.
Между первыми сочинениями Чюрлениса-композитора и первой оригинальной по стилю работой Чюрлениса-художника лежит семь лет. Осенью 1903 года он пишет маслом картину "Музыка леса". Тема и название ее звучат для нас определенным напоминанием о симфонической поэме "В лесу", сочиненной двумя-тремя годами раньше. Картина проста, образы ее будто рождены простейшими литературно-поэтическими сравнениями: шум в лесу - это музыка; прямые стволы сосен - струны; ветер, летящий мимо деревьев, - это тот музыкант, который и трогает, колеблет звучащие струны. Пейзаж здесь - лишь символическая форма, в которой излагается замысел: для воплощения мыслей и чувств. Порожденные живой природой, автор использует приемы широко распространившегося художественного течения.
В основе работ художника 1905-1906 годов лежит размышление о стремлении людей к счастью. О жажде истины, справедливости, братства. И о жестокости действительности, в которой сгорают искры надежд.
Теплыми отношениями навеяна тема одной из самых романтических и возвышенных по духу работ Чюрлениса "Дружба" (1906), которую он подарил Брониславе Вольман. На картине изображена женщина, летящая в поднебесье, высоко над миром, увенчанная диковинным убором из золотых перьев. Ее веки прикрыты. Обеими руками - бережно и нежно - она несет перед собой мягко сияющий шар. Лучезарный свет торжествует, побеждая холодную пустоту... Чюрленис назвал свою аллегорию многозначительно "Дружба".
Ей же посвящен целый ряд его музыкальных сочинений, включая и самое значительное из написанного композитором - симфоническую поэму "Море".
Мечтой художника о мировой гармонии и красоте рождены циклы картин "Сотворение мира" и "Знаки Зодиака".
Мерцающая голубоватая туманность на фоне безжизненной, темной синевы... Острый профиль с подобием короны вверху взирает в бездонность... Горизонтально над пространством в утверждающем жесте вытягивается ладонь, внизу - надпись по-польски: "Да будет!" Непроглядное пространство начинает превращаться в организованный космос: в синей тьме возгораются светила и спиральные вихри знаменуют рождение новых, они сияют над поверхностью вод, и мятущиеся облака понеслись по ожившему небу, и багровое солнце взошло на горизонт!.. Все это проходит перед нами в первых шести картинах цикла "Сотворение мира". Вид меняющейся космической панорамы делает зрителя соучастником величественных движений материи и духа разума. Мир начинает жить, сверкать, цвести. Чюрленис рассказывает не о сотворении земли, а о возникновении красоты мира. Листы цикла идут от беспорядочного хаоса к гармонии.
К приходу весны 1910 картины Чюрлениса выставляются на выставках, которые следуют одна за другой в Вильнюсе, в Варшаве, в Москве, в Петербурге. Имя его начинают с уважением произносить не только в узком кругу живописцев, знавших его лично, но и в более широкой среде художественной интеллигенции, в кругах любителей живописи. В своих критических статьях Александр Бенуа называет Чюрлениса в числе талантливых мастеров России. Когда в 1910 году возрождается общество "Мир искусства", Чюрлениса признают одним из его членов. На выставке "Мира искусства" выставляется одна из его работ. Поступает приглашение участвовать в выставке за границей - в Мюнхене.
Чюрленис разделяет участь многих великих талантов: слава опаздывает. 10 апреля 1911 года - ему не исполнилось и 36 - Чюрленис умирает.
В течение двух-трех лет после его кончины устраиваются большие выставки его работ в Петербурге, Москве, Вильнюсе, его картины выставляются на Второй международной выставке постимпрессионистов в Лондоне, в концертах начинают играть его музыку, о нем пишутся уже серьезные статьи, публикуются первая книга и посвященный Чюрленису монографический сборник.
Творческая биография Чюрлёниса очень коротка: первые уроки рисования он начал брать в 27 лет, в 32 уже выставил свои первые работы. А через три года его не стало.
Чюрленис - уникальное явление в мировом искусстве, его творчество до сих пор вызывает восхищение и споры.
Однажды с дрейфующей станции «Северный полюс – 18» была получена радиограмма. Радиограмма гласила: «НАЙДИ БИБЛИОТЕКЕ В ЛЕДЯННЫХ ПРОСТОРАХ ПИНЕГИНА СВЕДЕНИЯ ЧЮРЛЁНИСЕ». Радировал знакомый физик, дрейфовавший на полюсе в составе экспедиции СП-18.
Н.В. Пинегин – известный полярник, который был также и художником, учившемся в Петербургской академии. Один из друзей и ближайших сподвижников полярного исследователя Г. В. Седова, Пинегин участвовал в драматическом походе «Св. Фоки» к полюсу. Зимовка путешественников на Земле Франца Иосифа была, как известно, для Седова последней: он погиб при попытке достичь полюса по льду.
В своих записках Пинегин и рассказывает о героической экспедиции русских полярников. Описывая зимовку на Земле Франца Иосифа, Пинегин говорит о полуострове Рубини Рок и добавляет здесь же: «Его двухсотметровые обрывы неприступны… В мглистый день, когда мы увидели те массы, они походили на видения художника-фантаста Чюрлёниса.
Впоследствии, при съемке бухты Тихой, эти мысы были названы «горами Чюрлёниса». Этот нерукотворный памятник, поставленный Чюрлёнису самой природой и героями-путешественниками, появился на полярной карте спустя лишь два года после смерти художника…
В пятидесятых годах советские ученые побывали около Гор Чюрлёниса, и один из участников этой экспедиции, В. Маркин, опубликовал в своей книге фотографию, из которой ясно следует, что седовцы, глядя на бухту Тихую, вспомнили именно «Покой» Чюрлёниса, картину, которую Пинегин, а возможно, и Седов видели на выставке в Петербурге. Такова была сила этой живописи: художник создал поэтический зрительный образ, который продолжал жить в сознании путешественников. вступивших в величественную схватку с полярной природой. Это лучшее доказательство того, что настоящее искусство необходимо людям даже в самые трудные минуты.
В 1918 году Советское правительство Литвы специальным декретом национализировало картины Чюрлениса, причислив к "творениям гениев человеческой мысли". Вскоре был учрежден Государственный художественный музей Чюрлениса в г. Каунасе.
Музей был основан в 1921 г. В 1936 г. скромная галерея была преобразована в большой музей культуры им. Витовта. С 1944 г. музей носит имя Чюрлениса.
Микалоюс Константинас Чюрленис был музыкантом, художником, поэтом. Чюрленис - уникальное явление в мировом искусстве, его творчество до сих пор вызывает восхищение и споры.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Гений – тот, кто творит новый, свой собственный мир.
Если бы жизненную и творческую дорогу Чюрлёниса мы захотели обозначить каким-то словом, указывающим на путь, который он прошел, то это было бы слово неудовлетворенность.
Чюрлёнис опередил свое время. Вестник далекой Страны мечты, он явился, чтобы пробудить в сердцах стремление к поиску, жажду крыльев и высокого-высокого полета.
Любимое занятие Чурлёниса – рассматривать созвездия вечернего неба. Рядом с Чюрлёнисом нельзя было быть плохим человеком. В этом человеке было что-то необычайно достойное: никакой позы, всегда спешит советом и помощью, в общении доброжелателен и тонок.
Шевелюра пышных светловатых волос, добрые даже в улыбке нередко печальные глаза, иногда горящие восторгом или юмором, и сама улыбка, которую описать труднее всего, и тихие слова: «Не сердитесь»…