Среди русских антикварных охотничьих книг не так много изданий, которые вошли бы в анналы отечественной культуры и служили бы предметом особой гордости для любого серьезного библиофила, собирающего русскую иллюстрированную книгу. Именно к таким изданиям и относится «Охота в Беловежской Пуще» с рисунками Михая Зичи.
В этой книге соединилось многое. Великолепный художник, отличная полиграфия, рассказ о Высочайшей охоте на царственного зверя в местах, о которых, не побоявшись преувеличения, можно смело сказать, как об охотничьих угодьях на всем Европейском континенте. В довершение всего ценность издания увеличивает и то обстоятельство, что книга была выпущена не для продажи, а предназначалась исключительно в качестве памятного подарка для членов Российской Императорской Фамилии, членов других Владетельных Домов, первых лиц из их свит, а также для Послов и Посланников различных государств, аккредитованных в России. Я бы даже сказал, что эта книга была не столько призвана увековечить памятную и действительно уникальную охоту, сколько продемонстрировать миру богатства, мощь и потенцию Российской Империи, а также блеск и доблесть ее достойного Монарха, находившегося как раз накануне Великих Реформ, мирным путем преобразовавших громадную страну и увековечивших его в памяти народа, как Царя-Освободителя. Все эти обстоятельства и делают эту книгу интереснейшим явлением отечественной культуры.
В связи с тем, что книга преподносилась самому высокому кругу лиц, до революции она практически не появлялась на антикварном букинистическом рынке. Это обстоятельство всегда позволяло букинистам объявлять в своих продажных каталогах, что «Охота в Беловежской Пуще» является исключительной редкостью, отпечатанной всего лишь в нескольких экземплярах только для членов Императорской Фамилии и участвовавших в охоте лиц. Однако это не было сознательным обманом букинистами доверчивых покупателей. Это было их добросовестным заблуждением, так как подлинного тиража книги букинисты не знали, а редкость той или иной антикварной книги оценивали по ее встречаемости. Надо сказать, что этот, на первый взгляд, чисто субъективный критерий является довольно точным, но только в отношении книг, полностью вошедших в букинистический оборот. Однако данная книга до революции в оборот не вошла, прочно осев в частных библиотеках, из которых выходила лишь в исключительных случаях. После революции ситуация резко изменилась. Книга стала постоянно появляться в продаже, так как по своему тиражу (о котором ниже) она никогда не являлась подлинной редкостью в классическом библиофильском понимании.
«Охота в Беловежской Пуще» посвящена охоте Императора Александра II, имевшей место 6-7 октября 1860 года. О том, как подготавливалась и проходила эта охота, читатель узнал из помещенного выше текста книги, я же продолжу свой рассказ о ней самой. Но прежде хотелось бы высказать несколько замечаний об охоте в зверинцах.
В сознании большинства современных русских охотников сложилось впечатление, что охота в зверинце это, в лучшем случае, не охота, а в худшем — бойня. Убеждение это весьма стойкое. На самом же деле охота в зверинце отличается от обычных облав только тем, что встреча охотника со зверем, отнюдь не домашним и не прирученным, как считают почему-то многие, здесь гарантирована. Согласимся, фактор немаловажный при организации охоты для Высочайших особ. Поэтому сами ощущения от охоты в зверинце по накалу страсти ничуть не уступают ощущениям, испытываемым охотником на обычной облаве. Количество же убитой дичи и то обстоятельство, что она убита в загородке, не является тем абсолютным критерием, который позволяет относить ту или иную охоту к бойне. Грань здесь гораздо тоньше и лежит, главным образом, в эстетической плоскости, т.е. является делом вкуса. Посему к охотничьей страсти это не имеет никакого отношения. Точно также, как предпочтение: съесть ли сейчас жареного цыпленка или же свиную отбивную — к чувству голода. Дело личного вкуса и возможностей.
Укрепленные штанды, которые мы можем видеть на одном из рисунков Зичи, помещенных в этой книге, тоже всегда вызывают ехидные замечания, но уже по поводу личной храбрости Царя. Однако, почему-то здесь никогда не принимается во внимание, что рисковать собственной жизнью для главы государства, тем более самодержавного, непростительная роскошь. Поэтому необходимые меры безопасности для его жизни безусловно оправданы и продиктованы отнюдь не трусостью Государя.
Я сделал это отступление в защиту охоты в зверинцах не только для того, чтобы читатель взглянул на охоту Александра II в Беловежской Пуще именно, как на просто охоту, хотя и несколько отличную от других видов охот. Хотелось также, чтобы читатель увидел и другую сторону этой охоты — охоты, как явления культуры. Дело в том, что в жизни любого Высочайшего Двора охота в зверинце являлась светским, протокольным мероприятием. Точно таким же неотъемлемым атрибутом великосветской жизни, каким сейчас, например, является гольф или теннис. Поэтому здесь все, вплоть да самых мельчайших деталей, было отрегулировано и подчинялось освященным веками правилам и традициям. Не исключением был и Российский Императорский Двор, чья национальная культурная основа в значительной степени была обогащена европейской традицией. Это и дало нам ту охотничью культуру, которую мы называем русской. Я бы даже сказал, что и вообще вся история Императорской Придворной охоты является нашим главным культурным наследием. И если мы хотим оставаться в рамках национальной охотничьей культуры, то это наследие необходимо тщательно собирать, хранить и изучать. Поэтому рассматривая охоту Александра II в Беловежской Пуще именно с этой точки зрения, нельзя не оценить ее, как выдающееся событие в истории русской охоты, имевшее громадное значение и для дальнейшей судьбы Пущи.
Беловежская Пуща вошла в состав Российской Империи в Царствование Екатерины II в 1794 году. Отдадим должное Российским Государям. Они прекрасно осознавали историко-культурное значение Пущи. А также необходимость охраны как самой Пущи, так и реликта европейской фауны — зубра. Уже в 1803 году Высочайшим Указом зубр был объявлен заповедным зверем. Его отлов и отстрел дозволялся только по именному Императорскому разрешению, в основном в естественно-научных целях: для пополнения зоопарков, зверинцев, парков, коллекций зоологических и естественно-исторических музеев России и Европы. А с 1820 года была запрещена и рубка леса.
До перехода в 1888 году в Удельное Ведомство, т.е. в собственность Императорской Фамилии в обмен на такое же количество земли в Орловской и Симбирской губерниях, Беловежская Пуща находилась в Казенном управлении. Однако, долгие годы у Казны просто не доставало сил и энергии управлять громадной российской государственной собственностью. Зачастую она даже вообще не представляла, что реально находится под ее управлением. Только в Царствование Николая I, когда в 1838 году было создано специальное Министерство Государственных Имуществ, начался долгий и трудный процесс приведения в известность всей государственной собственности, создание эффективной системы ее государственного управления, а также подготовки кадров специалистов. Не осталась без внимания и Беловежская Пуща. В 1843-47 годах здесь было проведено первое полное лесоустройство и Казна, наконец-то, получила реальное понимание того, что представляет из себя в действительности этот уникальный лесной массив Европы. Тогда же в Министерство Государственных Имуществ был представлен специальный подробный доклад служившего в Пуще ученого лесничего Д.Я.Далматова о современном ее состоянии, историческом значении и создании здесь доходного лесного хозяйства. Осенью 1847 года, в связи с окончанием устройства, Пущу в инспекционных целях посетил Министр Государственных Имуществ Граф П.Д.Киселев, чтобы на месте оценить возможности и пути дальнейшего развития Пущинского хозяйства. Охота также не была оставлена без внимания Министра.
Необходимо заметить, что Император Николай I не одобрял увлечение сына, будущего Императора Александра II, зимними охотами на медведей и лосей, резонно опасаясь за безопасность и здоровье Наследника. Несколько лет Цесаревич не мог получить от отца разрешение на участие в зимних зверовых охотах. Решающую роль в получении им согласия отца на эти охоты сыграл именно Граф Киселев, пользовавшийся большим авторитетом и уважением у Николая I, и гарантировавший полную безопасность Наследника на охоте в Лисинском Учебном лесничестве, подведомственном Министерству Государственных Имуществ и любимом детище Графа. С удачной лосиной охоты 21 декабря 1844 года в этом лесничестве, к тому времени уже получившем известность своими образцовыми охотами, и начинается отсчет зимних зверовых охот Александра II. По всей видимости, именно успех лисинских охот на медведей и лосей побудил Киселева обратить внимание на охоту на зубра в Беловежской Пуще, дабы впоследствии иметь возможность предложить ее Александру. Поэтому в инспекционную поездку 1847 года специально для Министра была организована охота на зубров. Но то ли по сложности организации самой охоты, то ли по недостаточности уровня безопасности для Цесаревича, или, скорее всего, по неполучению на то соизволения Императора, мысль об организации охоты в Беловежской Пуще для Наследника была отложена. Однако сама эта мысль, видимо, никогда не исчезала в умах министерского начальства, в конце концов, материализовавшись в охоте 1860 года.
Инициатива организации самой охоты, как и инициатива издания книги об этой охоте, принадлежала Александру Алексеевичу Зеленому. В то время Товарищу (т. е. помощнику — О.Е.) и Генерал-Майору свиты Его Императорского Величества. Зеленой был постоянным спутником Александра II на зимних зверовых охотах. Инициатива не могла не встретить полного понимания со стороны Императора, заявившего уже о себе, как о страстном охотнике, и с воцарением которого интенсивность и разнообразие императорских охот достигли небывалого доселе размаха. Организационная сторона дела уже также не могла вызывать сомнений у Министерства, так как к 1860 году Беловежская Пуща была полностью устроена и укомплектована кадрами специалистов, которые за истекшие полтора десятка лет достаточно хорошо изучили Пущу и ее возможности. Подхлестнула желание Министерства удивить Государя уникальной и неповторимой охотой и имевшая место в 1858 году, организованная Графом М. Тышкевичем для Александра II, охота недалеко от . Несколько уязвленное Министерство Государственных Имуществ заторопилось с организацией собственной охоты для Государя. Тем более, что возможности Министерства и состоящей под его управлением Беловежской Пущи, с главным ее козырем — зубром, были неизмеримо выше, чем возможности какого-то польского Графа, так бесцеремонно посмевшего перехватить инициативу по организации первой охоты Российского Императора в древнем Литовском Княжестве. Поэтому основной задачей, поставленной Зеленым перед своими подчиненными вкупе с приданными им егерями Императорской Придворной охоты под началом Унтер-Егермейстера И. В. Иванова, было не только превзойти охоту, организованную Графом Тышкевичем, но также превзойти и взятую за образец охоту в Беловежской Пуще 1752 года Польского Короля Августа III Саксонского. Отдадим должное Министерству Государственных Имуществ — с поставленной задачей оно справилось блестяще.
В память об этой охоте, также в подражание Августу III, Зеленым было предложено установить в Беловежской Пуще памятник. Мысль Императору понравилась и памятник в виде был установлен. По распоряжению Александра II с модели этого памятника было отлито семь уменьшенных золоченых , которые были подарены: — организаторам охоты: Зеленому и Графу П. К. Ферзену (последний в это время был Егермейстером Императорского Двора); и пять — участвовавшим в охоте Немецким Принцам.
Незадолго до охоты в Беловежской Пуще, в 1859 году, Александром II на должность Придворного живописца был приглашен Михай (или, как его называли в России, Михаил Александрович) Зичи, венгр по национальности, уже более десяти лет работавший в России и снискавший себе славу лучшего русского акварелиста, за что и был удостоен Российской Академией Художеств звания Академика акварельной живописи. Основной задачей для художника на этой должности было вести живописную хронику жизни Высочайшего Двора. Естественно, что Зичи был приглашен Императором сделать зарисовки и об охоте в Беловежской Пуще.
Вероятно, уже в начале 1861 года на одном из вечерних охотничьих собраний у Государя, на которых обычно присутствовали все постоянные спутники Императора по охотам, Зичи и представил серию листов, посвященных охоте в Беловежской Пуще. Тогда, видимо, и зародилась у Зеленого мысль о книге.
С началом регулярных охот Александра II в Лисинском Учебном лесничестве, Граф Киселев распорядился завести в последнем специальную книгу, куда бы могла записываться каждая произведенная в лесничестве охота в Высочайшем присутствии, а также, чтобы ему лично представлялся краткий отчет о ней. Эта традиция в Министерстве сохранилась и при следующем Министре. Аналогичные отчеты подавались Министру и в случае охот Государя в других казенных имениях.
Не исключением стала и охота в Беловежской Пуще. Мысль о том, чтобы соединить министерский отчет с акварелями Зичи и издать в печатном виде в качестве памятного подарка об этой охоте, была блестящей. На что 3еленой, видимо, тут же и получил Высочайшее одобрение.
В фонде Министерства Государственных Имуществ Российского государственного исторического архива мне не удалось обнаружить никаких следов дела по изданию этой книги. А оно, несомненно, должно было быть. Единственное, что я нашел, это дело, имеющее следующее название: . К огромному сожалению, за исключением нескольких страниц, никакого отношения к охоте в Беловежской Пуще и к изданию книги это дело не имеет. Особый интерес представляют только две страницы — листы 123 и 124. О первом из них будет сказано еще ниже. А лист 124 представляет собой составленный в начале ноября 1860 года список дел, которые передаются из Общей Канцелярии Министра в . В этом списке под № 9 значится: «Дело о ВЫСОЧАЙШЕЙ охоте в Беловежской Пуще 6 и 7 октября 1860 года. 48 лл.» Против него отметка карандашом: «будет передано особо». Итак, дело было. Но по принадлежности в Лесной Департамент из Общей Канцелярии Министра в ноябре 1860 года передано не было. С достаточно большой долей уверенности можно предположить, что позднее именно в состав этого дела должны были войти все документы по издании книги «Охота в Беловежской Пуще», включая ее черновой текст. Эти документы, несмотря на все несовершенство тогдашнего ведомственного архивного дела, отсутствие вообще какого-либо ясного понимания того, какие все-таки дела подлежат вечному хранению, — не должны были быть уничтожены, так как содержали материалы, повествовавшие об одном из ярких эпизодов в истории ведомства, к тому же связанного с Высочайшим Именем. И то, что дело все-таки оказалось утраченным, может означать что либо оно вообще не попало в архив Министерства, оставшись на руках у Зеленого или же чиновника, готовившего ее текст; либо, что более вероятно, он по недосмотру попало в состав других дел Канцелярии Министра под общую обложку, на которую по чиновничьей забывчивости не было вынесено отдельно его название. А судьба таких дел была печальна.
По хроническому недостатку свободных площадей, ведомственные архивы периодически очищались от залежей ненужных дел. Причем нужность или ненужность того или иного дела определялась только текущими интересами ведомства. Просмотреть же все с громадной скоростью копившиеся дела силами лишь архивных чиновников на предмет того: подлежит ли данное дело уничтожению или же нет, не говоря уже о подлинных археографических изысканиях, — не было никакой возможности. Поэтому при отборе дел, подлежащих уничтожению, ориентировались лишь на название, не заглядывая .
Что это дело утрачено уже давно, подтверждает и тот факт, что автор огромного труда, посвященного Г.П.Карцов, работавший при сборе материалов для своего труда в архиве Министерства Государственных Имуществ, сообщил об охоте Александра II фактически только то, что уже было опубликовано в книге «Охота в Беловежской Пуще», текст которой он целиком воспроизвел в своем труде. А это означает, что уже в конце XIX века никаких материалов об этой охоте, равно как и об издании книги о ней, в архиве Министерства не сохранилось. Мало того, Карцов даже указал неверно год издания книги — . Кстати, этот год обычно фигурирует во всех библиографических данных об этой .
Об авторе Карцов сообщил только то, что он, по всей видимости не охотник, и что исторический очерк о Пуще в этой книге взят последним из доклада, предоставленного в Министерство еще Далматовым. Опираясь на это замечание Карцова, видевшего не сохранившийся к настоящему времени в фонде Министерства Государственных Имуществ доклад Далматова, можно предположить, что не известный нам автор, по всей видимости чиновник Министерства (о чем ниже), расширил обычный отчет об охоте для Министра, переработав и добавив к нему имевшийся в Министерстве материал по истории охоты в Пуще. Таким образом и родился текст книги.
Заказ на печатание книги Министерство Государственных Имуществ разместило в типографии Академии Наук. Выбор этой типографии был не случайным. И дело здесь было даже не в том, что для казенного ведомства совершенно естественным было разместить свой заказ в казенной же типографии. В данном случае Министерство могло обойтись и своей ведомственной типографией. Но дело было в том, что старейшая академическая типография России была одной из лучших, обладала самым богатым корпусом шрифтов, позволявшим издать книгу на любом языке мира и с самыми вычурными формулами и таблицами; имела в своем штате высококвалифицированных специалистов, способных выполнить сложнейшие заказы, каковыми собственно и являлись все заказы Академии Наук. И хотя данный конкретный заказ был для академической типографии не особенно сложным в техническом отношении, выполнен, однако, он был на самом высоком уровне.
Рассматривая «Охоту в Беловежской Пуще», нельзя не отметить, в первую очередь, высочайший художественный уровень издания. Книга не перегружена ни иллюстрациями, ни текстом. Все в ней гармонично: формат, объем, шрифт и размещение текста на листе; иллюстрации, их подбор и размещение в книге, — во всем чувствуется рука незаурядного графика книги. Но, скорее всего, макет издания был полностью разработан самим 3ичи, имевшим уже практический опыт в иллюстрировании и оформлении книг. Такого класса художественного издания в русской охотничьей литературе больше нет. Культовый кутеповский четырехтомник по художественной культуре, а не по богатству издания, даже близко не дотягивает до уровня «Охоты в Беловежской Пуще», в которой наряду с высоким художественным уровнем поражает еще и то, какими простыми средствами это достигается. Вот уж действительно верно, что подлинный аристократизм всегда отличается добротностью, изяществом и простотой. Книга отпечатана на обыкновенной плотной, хорошо отбеленной бумаге, хотя и высокого качества, но не относящейся ни к одному из ее дорогих сортов, использовавшихся в то время. Набрана она недорогим шрифтом самого простого начертания, так называемым, . Шрифт красивый именно по своей простоте, к тому же хорошо читающийся. Таким образом, высокая полиграфическая культура академической типографии, помноженная на высочайший класс ее специалистов и талант выдающегося художника, и создали этот шедевр. На мой взгляд, по коллекционной значимости вровень с «Охотой в Беловежской Пуще» можно поставить только подносные экземпляры охотничьих изданий XVIII века.
Выбор Зеленым академической типографии в качестве исполнителя министерского заказа оказался не только удачным, но и весьма дальновидным. Хотя о последнем Товарищ Министра даже и не подозревал. Дело в том, что Российская Академия Наук, как и положено истинно научному учреждению, к своему архивному фонду относилась весьма трепетно. Благодаря этому до нас и дошел архив типографии Академии Наук в полном составе со времени ее основания, т.е. аж с петровских времен. Если бы не нечаянная прозорливость Зеленого, мы и до сих пор говорили бы о выходных данных «Охоты в Беловежской Пуще» лишь в сослагательном наклонении. А так, в «Книге счетов за печатание изданий сторонних учреждений» за 1862 год мы находим исчерпывающую .
3десь мы читаем, что «Охота в Беловежской Пуще» начата печатанием в типографии в январе 1862 года и закончена в августе 1862. Таким образом, годом ее издания следует считать именно 1862 год. Следовательно, заказ на ее печать в типографию поступил, скорее всего, во второй половине 1861 года. Книга отпечатана в количестве 210 экземпляров на русском языке и 60 на французском. Общая стоимость: за материал, набор, печать и добавка на случайные расходы, — составила всего 373 рубля. К этому, правда, необходимо было бы добавить расходы Министерства на печатание литографий (5 цветных и 4 черно-белых), исполненных литотипографией «Р. Гундризера и К°», точных данных по которым мы не имеем. Но такое число высококачественных литографий должно было бы повысить стоимость книги минимум в 2—3 раза. Оплата труда художника в стоимость издания не вошла, т.к. Зичи получал жалованье по должности из Министерства Императорского Двора и работа была выполнена им в рамках, скажем так, служебного задания. Таким образом, можно предположить, что в среднем один экземпляр книги обошелся Министерству от 2,5 до 4 рублей. Для издания такого класса это было весьма и весьма недорого.
Зеленой мог быть доволен таким великолепньм и быстрым осуществлением своей идеи. Книга стала для Министерства отличным подношением для нужных людей. Об этом свидетельствует следующий факт. На экземпляре, находящемся в Библиотеке Академии Наук, в правом верхнем углу форзаца стоит весьма примечательная запись: «Получено сего 1 окт. 1878 г. (Вследствии официального требования)». 16 лет Академия Наук не могла добиться от Министерства Государственных Имуществ экземпляра книги для своей библиотеки, не то что даже просто положенного ей по праву, но к тому же отпечатанной в ее собственной типографии!
Несколько слов необходимо сказать и о формате издания. Книга имеет размер в четвертую долю листа, так называемый, . Такой формат обычно использовался, когда необходимо было подчеркнуть значимость издания. Он придавал книге определенную солидность и торжественность. Форма, в данном случае, как нельзя лучше соответствовала содержанию, настраивая читателя на восприятие описываемой охоты, как выдающегося события. И это действительно так. Не побоюсь повториться, и еще раз подчеркну, — охота Александра II в Беловежской Пуще была выдающимся событием в истории русской охоты.
Кто же является автором текста книги? Несомненно, что им мог быть только кто-то из чиновников Министерства. В одном из дел я обнаружил весьма любопытный факт. К одной из докладных записок Министру Императорского Двора от Зичи, последним приложен список выполнения им живописных работ. И здесь под № 72 мы можем прочитать: . В Адрес-Календаре Российской Империи на 1859-60 год значится не так и много мосье Фуксов. И один из них наш. Состоящий при Министерстве Государственных Имуществ, Коллежский Ассесор, Виктор Яковлевич Фукс. И вот здесь я вернусь к уже упомянутому мной выше листу 123-му. Он представляет собой отношение из Лесного Департамента от 23 ноября 1860 года. «Господину Чиновнику Особых поручений при Департаменте Сельского Хозяйства, Коллежскому Ассесору Фуксу. Лесной Департамент имеет честь уведомить Ваше Высокоблагородие, что значащиеся в приложеном при отношении Вашем от 10 сего Ноября за № 12-м списке бумаги, кроме дела о ВЫСОЧАЙШЕЙ охоте в Беловежской Пуще 7 октября 1860 года, в сем Департаменте получены». А это прямо указывает на то, что именно Фукс курировал в Министерстве это дело. Следовательно, косвенно подтверждает, что это тот Фукс, которому приписывает текст Зичи.
В заключение своего очерка об этой замечательной книге не удержусь, чтобы не рассказать читателям любопытный эпизод, связанный с одной из акварелей 3ичи, послужившей в качестве иллюстрации к книге.
Акварель «Местное население и участники охоты ожидают прибытия Императора Александра II в Беловеж» до 1904 года находилась в собрании Лисинского Императорского охотничьего дворца. Вместе с ней во дворце имелось еще три акварели Зичи, но уже изображавшие непосредственно сцены зимних охот в Лисинском лесничестве. К сожалению, мне пока не удалось точно установить: когда и при каких обстоятельствах эти акварели Зичи попали в Лисинский дворец. Несомненно только одно, что это произошло еще при жизни Александра II и по его прямому указанию. Ни Александр III, ни Николай II Лисино не любили. И при них дворец не пополнился более ни одним произведением искусства.
В августе 1903 года, находясь на маневрах под Псковом, Император Николай II вдруг вспомнил (!?), что на какой-то почтовой станции — то ли в Лисино, то ли в Ящере, где он как-то был на зимней медвежьей охоте, он видел акварели Зичи. Император распорядился разыскать их и представить ему на обозрение в Зимний дворец. Высочайшее указание было выполнено и в середине сентября акварели из Лисинского дворца были доставлены в Зимний. В сопроводительной записке Начальник территориального управления Министерства Государственных Имуществ писал: «Имею честь препроводить при сем четыре акварели художника Зичи, находившиеся в Лисинском охотничьем дворце, и присовокупить, что в Лисине почтовой станции нет, а на станции Ящеры акварелей Зичи . Замечательно сказано: «и присовокупить». Изюминка здесь в том, что в Ящере уже давно никакой почтовой станции не было. Еще в 1866 году последняя была переделана в Императорский охотничий дом. Но для лисинских патриотов он так и остался «почтовой станцией II класса с гостиницей для проезжающих», т. е. постоялым двором и не более того. И в этом была большая доля правды.
Понять плохо скрытую досаду ведомственного начальства не трудно. Великолепный охотничий дворец, уникальный памятник русской охотничьей культуры, равного которому по классу на территории России больше нет, был выстроен и содержался на средства от лесного дохода Министерства Государственных Имуществ, т. е. на народные деньги. Но помимо дворца Министерство содержало и специальный охотничий штат лесничества со всем имуществом, вплоть до личных царских охотничьих саней и лошади. Последняя, к примеру, содержалась только для охоты и больше ни на каких других работах в лесничестве не использовалась. Медведь, лось, глухарь предназначались исключительно для охоты Государя и Великих Князей. Еще со времени Александра II в Лисинском лесничестве была отработана эффективная система организации охраны охотничьих угодий. И последние без всякого преувеличения были богаты. Охотничий штат лесничества во главе с Обер-Егерем были профессионалами высочайшего класса. И весь этот налаженный за долгие годы Министерством механизм после гибели Александра II крутился вхолостую. Александр III, став Императором, не был в Лисино больше ни разу. Николай II за всю свою жизнь побывал здесь лишь однажды — в 1892 году. Понять Александра III, отдавшего предпочтение при зимних поездках на медвежьи и лосиные охоты не Лисинскому дворцу, а неказистому Ящерскому дому, было можно. Ведь Император и в любимой своей резиденции в Гатчинском дворце, для своего проживания, выбрал самые неказистые маленькие полутемные комнаты антресольного этажа, предназначавшиеся для прислуги. О вкусах не спорят. Но то, что Николай II перепутал дворец со станцией для Министерства могло означать только одно: «Sic transit gloria mundi». Звезда Лисино, так ярко сиявшая при Александре II, закатилась окончательно. И как оказалось — навсегда.
Больше двух месяцев акварели из Лисинского дворца находились в Зимнем. А Император так и не находил времени, чтобы их осмотреть. 30 ноября Министр Императорского Двора в очередной раз напомнил о них Государю. Но и на этот раз у Николая II не нашлось времени. И на доклад последовала резолюция: «Высочайше повелено акварели Зичи возвратить и хранить на прежних местах в » . Но не успели еще высохнуть чернила, а акварели отправиться домой, как последовало другое распоряжение: представить все же акварели на обозрение Императору «ввиду особого интереса, который представляют акварели . 12 декабря Государь, наконец-то, удосужился их осмотреть. Результатом смотрин стало то, что в феврале 1904 года в Лисинский дворец вернулись только 3 акварели. Акварель с беловежским сюжетом, по Высочайшему указанию, была отправлена в .
О Далматове Дмитрии Яковлевиче собирать информацию было достаточно сложно, т.к. многие Вятские краеведы это делали до меня, сведения из их исследований, газетных публикаций, родословной лиц, нашедших одних предков с ним, имеют много расхождений, как в годе рождения, так и в послужном списке... Ниже привожу часть материала из "Истории Вятской почты", г. Киров, 2017г. стр. 28-30. Как и во введении к книге повторю, что не претендую на полноту изложенного материала и приму замечания и дополнения.
Далматов Дмитрий Яковлевич - управляющий почтовой частью по Вятской губернии - 10.1869-03.01.1877гг.
- родился – в 1814г.,
- получил образование в Петербургском Лесном институте,
- вступил в службу – с 30.08.1830г.,
- назначен практикантом по лесной части в Пензенскую губернию - 1832г.,
- награждён чином губернского секретаря – 08.1833г.,
- переведен по распоряжению Департамента Госимуществ окружным лесничим в Нижегородскую губернию, в 1-й округ - 07.11.1835,
- была изъявлена ему особая благодарность за восстановление статистических сведений о лесах Семеновского уезда и проекта ведения в них правильного хозяйства – 1841г,
- занимал должность учёного лесничего Гродненской палаты Госимуществ - в Беловежской пуще – с 02.1842г.,
- произведён за отличие по службе в поручики - 1842г.,
- произведен в штабс-капитаны – 1843г.,
- произведен в подполковники – 1845г.,
- представил в Министерство подробное и всестороннее описание Беловежской пущи вместе с проектом доходного лесного хозяйства. Был там зачинателем научно-исследовательской работы. В учёном мире приобрёл известность как авторитетный исследователь беловежского зубра, автор книги «Беловежская пуща и история зубра»,
- публиковались результаты его научной работы в «Лесном журнале» и других периодических изданиях - 1846 – 1848гг.,
- был избран за труды по естественной истории зубра Действительным членом Русского географического общества - 1848 г.,
- получил от Лондонского зоологического общества золотую медаль с надписью «To Mr Dalmatof in aknowledgment of services rendered to the society» - « г . Далматову в знак признательности за заслуги , оказанные обществу » -1848 г .,
- Пермский губернский лесничий – 1848г.,
- была изъявлена ему признательность за составление «Истории зубра» министра Государственных имуществ и выдано вознаграждение 250 руб. серебром – 28.10.1849г.,
- произведен в полковники - 1850г.,
- определен Новгородским губернским лесничим - до 1855г.,
- награжден Государем Императором лично бриллиантовым перстнем за его заслуги перед Россией,
- награжден медалью светлой бронзы в память войны 1853-1856гг.,
- награжден знаками отличия за ХХV и ХХХ V лет безупречной службы,
- кавалер ордена Святого Владимира 4-й степени за ХХХV лет беспорочной службы ,
- кавалер ордена Святого Станислава 2-й степени с императорской короной для ношения на шее,
- кавалер ордена Св. Анны 2 степени – 07.07.1872г.,
- управляющий почтовой конторой в Уфе – с 24.07.1855г.,
- исправляющий должность управляющего почтовой конторой в Вятке – с 10.1869г.,
- статский советник – по сведениям на 1870г.,
- жалование 800 руб., столовых 400 руб. – по сведениям на 1871г.,
- класс должности V – с 04.01.1869г.,
- женат был трижды, имел трех сыновей и девять дочерей – по сведениям из Родословной Елизаветы Дмитриевны Перепеченко «Далматовы, Щербовы – Нефедовичи и родственные им семьи»,
- прибыл в Вятку с женой Варварой Петровной,
- квартировал, по прибытии в Вятку, в номерах Пусета – 10.1869г.,
- занимал, будучи исправляющим должность управляющего почтовой конторой в Вятке, с семьею второй этаж почтового дома, расположенного на углу улиц Казанской и Орловской – 1870-1877гг.,
- умер - 03.01.1877г.,
- вдова его в 1877г., после смерти супруга, квартировала в доме-усадьбе Лебедева-Ложкина, что находилась на сегодняшней ул. Дерендяева.
Примечание от автора. 1. Далматов – гомеопат. Медикам Дмитрий Яковлевич известен, как страстный поклонник и пропагандист гомеопатии. Кроме того, он был членом комитета православного миссионерского общества и Вятского местного управления общества попечения о раненых и больных воинах. Где бы ни жил Далматов – в Гродно или Новгороде, в Перми или Уфе, а позднее – и в Вятке, каждый день по утрам, до службы, он принимал больных, обращавшихся к нему за советом и лекарствами, которые он раздавал бесплатно. В книге Р. М. Преснецова «Музыка и музыканты Вятки». Г. Горький. Волго-Вятское книжное издательство. 1982г. на стр.53-55, автор ссылается на воспоминания о Далматове доктора П. Соловьева: «Переселившись в 1875 году в Вятку и состоя врачом подвижного лазарета Красного Креста, я познакомился с Дмитрием Яковлевичем Далматовым, ревностным последователем учения Ганемана. Это был человек энергичный и честный, всегда готовый помочь всем, чем мог. Хотя Дмитрий Яковлевич не был врачом, но когда узнавал о болезни кого-нибудь, знакомого или незнакомого, являлся к нему, даже к врачам, упрашивал их лечиться гомеопатией. Многие над ним смеялись, но многие его и благодарили за оказанную помощь».
2. Далматов – поклонник искусства. Дмитрий Яковлевич был знаком с учеными и писателями, в том числе и с Владимиром Ивановичем Далем. От него Далматов получал письма и книги, воспринял и азбуку гомеопатии. Далматов любил музыку, литературу и живопись. Его квартира в Вятке на углу улиц Орловской и Казанской в здании почтовой конторы всегда была полна людьми. Здесь бывали многие интересные люди Вятки: и сосланный сюда прогрессивный книгоиздатель Флорентий Федорович Павленков, и владелец библиотеки-магазина Александр Александрович Красовский, и ссыльный польский революционер - художник Эльвиро Андриолли, и братья - художники Виктор и Аполлинарий Васнецовы, приходили и вятские любители – музыканты… Эти встречи порой превращались в литературные или музыкальные вечера. В импровизированных концертах выступали гости, сам хозяин, его супруга Варвара Петровна и их дети. Дмитрий Яковлевич пользовался в Вятке большим авторитетом. Это благодаря его ходатайству было сокращено время ссылки художнику Андиолли.
Далматов, заметив в совсем ещё юном Аполлинарии Васнецове талант художника, обратился к губернатору Вятки с просьбой направить его в Академию художеств. « …В один прекрасный день ноября 1870 года, вспоминает в своей автобиографии Аполлинарий Михайлович Васнецов, - я отправился вместе с Далматовым к губернатору. С альбомом под мышкой я вошел в кабинет. Далматов отрекомендовал меня, что вот этот молодой человек Васнецов имеет стремление поехать в Академию художеств, и показал мои альбомы. Перелистывая их, губернатор, смотря в окно, сказал, что все это очень, очень хорошо. Потом обратился ко мне с вопросом: где я учусь, много ли мне готов, и сообщил, что весьма доволен моими рисунками и что знает моего брата Виктора…Губернатор мне посоветовал доучиться в семинарии… Но Далматов возразил. Он сказал, что Васнецов, не теряя лишний год, может сдать экзамен на кончившего курс в низшем художественном учебном заведении. Тогда губернатор, видя, что никак нельзя отложить дело в долгий ящик, пообещал дать письмо в Москву, в Строгановское училище…Сначала мне вроде бы и весело стало. А потом, когда выходили из кабинета и, я снова встретился с глазами жандарма, открывшего нам дверь, подумал: «Ничего он не напишет…». Дмитрий Яковлевич, видимо, заметил, как изменилось мое настроение… Взяв меня под руку, он весело сказал:- «Ну, ну! Только не надо унывать, мой друг! Вы будете учиться в Москве. Обязательно будете! Поверьте мне, старику…».Я как мог, благодарил Дмитрия Яковлевича. Но поверить сразу, что я скоро увижу Москву, что буду учиться там, - мне было трудно… От губернатора мы отправились к Андриолли».
3. Несколько слов о детях Далматова. Дочь Далматова – Надежда Дмитриевна была ученицей Андриолли. В 18 лет она вышла замуж за вятского землемера Сергея Александровича Китовского, который был незаурядным человеком. Он много читал, увлекался театром. Наталья Дмитриевна очень любила живопись и музыку. До конца жизни, живя в Москве, она дружила с Аполлинарием Васнецовым. Умерла в Москве в 1932 году.
Сын Далматова – Константин Дмитриевич собрал богатейшую коллекцию народных орнаментов и хорошо известен по энциклопедиям. Примечательно, что, судя по объявлению в «ВГВ» № 83 от 16.10.1871г., стр.2 он работал одно время в Почтовом Ведомстве – «7 октября старший сортировщик Котельнической почтовой конторы дворянин Константин Далматов, согласно его прошению, причислен сверх штата к губернскому акцизному управлению», и «ВГВ» № 39 от 13 мая 1872г., стр.2;
Очень колоритной личностью был другой сын Далматова – Николай Дмитриевич, который погиб 8 января 1876 года под Краугевацом, в деле с турками, как сербский волонтер. Вот что писала о нем газета «Вятские губернские ведомости» за 6 июля 1877 года - он родился в 1842 году Пермской губернии, где его отец, тогда пермский губернский лесничий, имел поместье. Первоначальное образование Николай получил дома, под непосредственным руководством своего весьма просвещенного отца, который имел влияние на весь склад жизни своего сына – личности замечательной, обладавшей энергией, недюжинным умом и честным хорошим сердцем, готовым на всякие самопожертвования, для блага общего. В 1859г. он дал своим крестьянам полную волю и подарил все 1000 десятин земли, полученных им от матери по духовному завещанию, себе ничего не оставив.
Эта страница - жемчужина нашего сайта да и, пожалуй, всей российской букинистики. Сюда стекается информация по результатам реальных сделок с антикварными книгами
с указанием цены старинных изданий. Это, несомненно, серьезный труд, поскольку подавляющее большинство сделок сейчас анонимно и не публично. Как вы понимаете, статистика эта необходима для определения рыночной стоимости старинных книг и букинистических изданий - этот вопрос встает перед каждым, в чьи руки попадает книга, изданная более 50 лет назад. Если вы впервые столкнулись с необходимостью определить примерную цену антикварной книги либо букинистического издания, пожалуйста, подготовленный библиографом Александром Лугачевым - он даст ответы на многие вопросы.
Основу архива сделок составляют продажи, имевшие место в ходе многочисленных антикварных книжных аукционов, а также продажи, в которых я участвовал лично в качестве стороны (покупателя или продавца) либо приглашенного эксперта. Цены этих сделок со старыми книгами максимально приближены к объективным, ибо покупателями на торгах и организаторами аукционов выступают профессиональные антиквары и букинисты, сотрудники музеев и архивов. Обещаю вам, что работа по заполнению архива сделок будет вестись медленно, но неуклонно. Уже сейчас он насчитывает более ста тысяч записей и им можно пользоваться для определения рыночной стоимости антикварной книги - на сегодняшний день это самый полный архив букинистических сделок на антикварных аукционах России.
В таблице "Цена книги" означает стартовую цену, изначально запрошенную продавцом и рекомендованную экспертами, а "Цена сделки" - итоговую стоимость антикварной книги, по которой она была продана. Для аукционов цена сделки обычно выше стартовой, для внеаукционных продаж - наоборот (продавцы могут идти на оптовые скидки, а также на уступки в цене из-за сложных жизненных обстоятельств). Имейте в виду, что одна и та же антикварная книга, но изданная в разные годы, с разной степенью сохранности, в разных обложках и переплетах, с разными пометами, может по-разному оцениваться рынком. Особенно разница заметна, если одна сделка с антикварной книгой имела место в разгар финансового кризиса, а другая - при цене нефти 120 долларов за баррель...
Подсказка.
Для корректного поиска старинной книги либо букинистического издания в архиве сделок разумнее всего вводить только
фамилию автора в именительном падеже
. Тогда вы получите полноценную статистику по нескольким изданиям этого автора, изданным в разные годы, а ваше представление о ценах на старинные книги станет более логичным и развернутым.
Leopold Walicki"s Experiments on Cross-Breeding European Bison with Cattle in the Context of 19th century Biological Sciences
Piotr Daszkiewicz*, Tomasz Samojlik**, Malgorzata Krasinska**
*Museum National d’Histoire Naturelle, Paris, France; [email protected] **Mammal Research Institute, Polish Academy of Sciences, Bialowie a, Poland; [email protected], [email protected]
In this paper we aim at recounting the long-forgotten achievements of Leopold Walicki, Polish landowner and naturalist, who in the years 1847-1860, successfully bred fifteen European bison - cattle hybrids. This experiment has overthrown a misconception, common in 19th-century biological sciences, about the impossibility of cross-breeding these species. Although it was a major mammalian hybridization experiment, it was nearly completely forgotten and not adequately used in the 19th-century scientific discussion, even though Walicki’s experiment was mentioned by two prominent 19th-century biologists: Karl Eduard Eichwald (1853) and Franz Muller (1859). Surprisingly, head forest manager of Grodno Province, Dmitri Dolmatov, who supplied European bison from Bialowie a Primeval Forest for Walicki’s experiments, was far better recognized in the 19th-century scientific literature for his successful feeding of European bison calves with cow’s milk. Walicki’s work was for the first time described in detail by Georgy Karcov (Kap^B, 1903); it is still interesting in the context of current research, as no one has yet been able to reproduce Walicki’s success in obtaining a fertile male hybrid in the first generation.
Keywords: European bison, Bialowie a Primeval Forest, hybrids, natural history
European bison Bison bonasus was relatively common in the forests of Central and Eastern Europe in the Middle Ages, but in the second half of the 18th century, free-living lowland bison survived only in one place - Bialowie a Primeval Forest (currently straddling the border between Poland and Belarus). In this forest the species enjoyed long-lasting protection as royal game of Polish kings and Lithuanian grand dukes, but it had also been promoted by the traditional utilization of the forest and, since 1700, intentional management (haystacks left for winter on forest meadows offered supplementary winter fodder for bison; see Samojlik, J drzejewska, 2010, p. 23-31). At the same time it was a species rarely occurring in naturalists’ works. Most descriptions of European bison until the 18th century were based on short note published by Sigismund Herberstein1 (1549).
By the end of the 18th century a new description of the species, based on personal observations, was published by Jean-Emmanuel Gilibert2 (Gilibert 1781; 1802, p. 493-495). In sub-
1 Sigismund von Herberstein (1486-1566) was an Austrian diplomat who, in 1517, visited Moscow with a mission from Emperor Maximilian I. On his way, he visited the kingdom of Poland, and had a chance to observe European bison and aurochs (Bosprimigenius). In Rerum Moscoviticarum Comentarii, published in 1549, he included a description and illustrations of both of those species.
2 Jean Emmanuel Gilibert (1741-1814), French physician and botanist, was invited to Poland in 1775 by Polish king, Stanislaus Augustus Poniatowski. Gilibert’s task was to establish veterinary and medical schools in Grodno (100 km from Bialowie a Primeval Forest). Apart from his duties, he engaged himself in scientific work: he organized a botanical garden with around 2,000 species of plants, took
sequent decades, his work became a milestone of the knowledge on European bison behaviour. He described his failure to feed European bison calves with cow’s milk (instead, he used goats, which were placed on a table during the time of feeding), and similarly failed attempt to interbreed European bison with cattle. From that point on, the scientific world was strongly convinced that such hybridization was not possible, and that there was a biological barrier not allowing European bison calves to be fed by cows. The fact that only one known population of European bison existed in a remote forest, which, since 1795, became a part of Russian empire (the existence of the Caucasus population was called into question, Daszkiewicz, Samojlik, 2004, p. 73-75), and these animals were very rare in zoological gardens and menageries, strongly limited possibilities for such experiments.
A programme of research on the status of European bison had already been proposed in the 18th century. Georges-Louis Buffon (1707-1788) described different species of Bovidae in his “Histoire naturelle” and recommended crossing them with each other and with domestic cattle, not only to answer questions about their species status (‘true species’ or ‘climatic forms’) but also to examine the concept of domestic bovine origin, the history of domestication and ‘degeneration’ (a concept resulting from the observation of the decrease in body size compared with the findings from archaeological excavations and wild animals; Buffon, 1764, p. 284-336).
In 1846, head forest manager of Grodno Province Dmitri Dolmatov3 successfully fed European bison calves caught in Biafowie a Primeval Forest with cow’s milk. He observed the bison fed by cows and playing with domestic cattle, and his observations were published in Russia, England, France and Germany (Brehm, 1877, p. 395; Dolmatov, 1848, p. 18-19; 1849, p. 150-151; Долматов, 1849, p. 220-222; Gervais, 1855, p. 184-185; Viennot, 1862, p. 849-850). Animals caught by Dolmatov were transported to London, Tsarskoe Selo, and were also offered to Leopold Walicki,4 a Polish landowner and naturalist, for his experiments on cross-breeding European bison with cattle Bos taurus. In Wilanow near Grodno, he successfully bred fifteen hybrids in the years 1847-1859 (Krasi ska, 1988, p. 15). It is important to mention that Walicki obtained fifteen hybrids, among them one fertile male hybrid from the first generation F1. This achievement - fertile F1 male - was never reached again, including contemporary experiments conducted at
up botanical expeditions to different parts of Lithuania, described several species of Lithuanian fauna, including European bison, brown bear, moose, lynx, beaver, badger, hedgehogs, and even mice.
3 Dmitri Dolmatov (Dalmatov, Dolmatoff; died 1878) was the head forest manager of Grodno Province since 1842. Apart from being a forester by training, he was also a naturalist and a painter. He has published several papers on Bialowie a Primeval Forest and European bison, focusing particularly on the issue of the possibility of domestication of these animals.
4 Leopold Walicki, owner of the Wilanow landed estate and initiator of experiments on cross-breeding European bison with cattle. In 1847, he received two European bison from Bialowie a Primeval Forest, and the year after he managed to get first hybrids. His experiments abruptly stopped in 1857, when he was arrested by Russian authorities for the pro-Polish political activities. In 1860, after returning from prison, he started the cross-breeding trial again, using two new bisons sent from Bialowie a. Contrary to our previous knowledge, based mainly on a short note in Karcov (Kap^B, 1903, p. 225), Walicki did not die in 1861. Latest discoveries in the Russian National Historical Archive in St. Petersburg (PrHA) show that Walicki took part in the Polish national uprising of 1863, was arrested and sent into exile to the Irkutsk province, where he died in the late months of 1875 (PTHA. O. 1286. On. 31. № 1556 and O. 381. On. 12. № 7662). The fate of hybrids obtained by Walicki is unknown. In the early 1870s one hybrid bison was seen in Swislocz (80 km from Grodno, currently in Belarus), perhaps it was in some way connected with Walicki’s experiments (Kap^B, 1903, p. 225). Authors are grateful to Anastasia Fedotova for her help in finding new information on Leopold Walicki’s participation in the 1863 uprising and his later whereabouts in the Russian State Historical Archive (RGIA. Found 1286. Opis’ 31. Delo 1556; Found 381. Opis’ 12. Delo 7662).
Mammal Research Institute, Polish Academy of Sciences (Krasi ska, 1988). This was undoubtedly one of the major mammalian hybridization experiments in the 19th century.
Obtaining hybrids of European bison with domestic cattle exceeded the typical mid-19th-century interest in inter-species hybridization aimed at obtaining new hybrids, often for practical purposes. This did not answer the question of the origin of domestic cattle (was its ancestor the bison or aurochs? Or perhaps some other species?), and the question of the existence of two distinctive species of Bovidae in historical times, as the difference between European bison and aurochs was still being discussed by zoologists.
Overcoming old prejudice
The belief that it was impossible to cross-breed European bison with cattle lasted for almost seventy years. It is thus a perfect example how one failed experiment, which reflects the prejudices of an era, can prevent the advance of science for a long time. Very little is known about bison-cattle crossing attempts prior to Gilibert’s experiment. Although no descriptions of similar undertakings are known, secondary sources make it likely that such attempts took place.
Jean-Baptiste Dubois de Jancigny (1752-1808), French naturalist and writer, served as professor of natural history and librarian at the School of Knights in Warsaw in the years 1775- 1759, the first state school in the Polish-Lithuanian Commonwealth. In 1776, he published his ‘Essai sur I’histoire litteraire de Pologne..’. in Berlin. The book compiled older facts on Polish and Lithuanian nature, occasionally supplemented by the author’s own observations and comments. He wrote about the European bison as follows:
"When it comes to European bison, it was due to genius, great in the observation equally to the Nature itself, to put it in the Bos family. I must honestly admit that my doubts were not fully dispelled by his argument, as according to information I obtained in Poland attempts at crossing bison with domestic cow were numerous, yet all failed" (Dubois de Jancigny, 1778).
Nevertheless, no documentation concerning hybridization attempts mentioned by Dubois de Jancigny is known. The only known and documented 18th century attempt was the one conducted and described by Jean-Emmanuel Gilibert, who spent eight busy years (1775-1783) in Poland (Commonwealth of Both Nations). Gilibert received four bison calves - two males and two females - trapped by Polish royal forest wardens in Bialowie a Forest. The males died soon after, but Gilibert managed to breed females, although he failed to have them fed by cows. He attempted to cross-breed a three-year-old bison female with a bull of Ukrainian breed without success (Gilibert 1781; 1802, p. 493-495).
In the 18th century, the belief in “hatred” between domesticated and wild animals was common. These beliefs were undoubtedly rooted in folk superstitions, fairy tales of Lafontaine and followers, in which animals bore human traits, and the Enlightenment ideas about the conflict between free and enslaved people transferred to the animal realm. Dubois de Jancigny wrote straight out that “the natural hatred of the free to the domesticated animal” is a “major obstacle” for the hybridization of bison with domestic cattle. Obviously, this concept was particularly close to political exiles, mainly the Polish emigration after the fall of the November uprising against the partitioners of Poland (Chod ko, 1836, p. 54). Gilibert observed this “natural antipathy” and described the aggression of the bison he bred towards Dutch cows grazing next to her. For Gilibert,
European bison fighting in Biafowie a Primeval Forest (drawn by Michaly Zichy, from:
Охота..., 1861, с. 30)
this antipathy was an obvious evidence of the species differentiation between bison and cattle: "if the bison is in fact a cattle brought to the state of slavery a Long time ago, why do tamed bison retain such a strong hatred towards cattle?" Belief in “antipathy” was reinforced in the 18th and 19th century by constantly repeating Jan Ostrorog’s 15th-century chronicle that bison and aurochs were not to be kept in the same enclosures, as they immediately engaged in lethal fights (Viennot, 1862, p. 850).
The failure of Gilibert’s experiment marked the history of biology for many years. In subsequent decades, even after the development of science rejected the naive beliefs in “antipathy”, it was still assumed that the interspecific barrier was too strong for cross-breeding, and that bison could not be fed by cows. It is noteworthy that the belief lasted despite successful attempts to cross-breed buffalo with cattle. It was the desire to correct those misconceptions that drove Dolmatov to his breeding experiments:
"I have turned my attention particularly to refute by experience the erroneous opinion, accredited by all the writers who have treated on this subject, namely that the calf of the Bison cannot be suckled by our domestic cow. This fable has been repeated even in the work of an esteemed writer of our times, Baron de Brinvers , who relying upon the recital of another writer, the learned Gilibert, asserts that two female Bison calves, caught in the forest of Bialowieza, seven weeks old, constantly refused the teats of a domestic cow; that they consented, indeed, to suck a goat, but as soon as they had had enough, they repelled their nurse with disdain, and grew furious whenever they were put to a domestic cow. M. de Brinvers had not himself the possibility of verifying this fact; and he cites traditions, communicated to him by the old inhabitants of the environs; for if any one of the forest guards, or the peasants who inhabit the forest,
had even met a Bison calf, parted by any accident from its mother, he would rather have left it, than seized and nursed it, in contravention of the severe law, which prohibits the capture or killing of a Bison. It was therefore only the supreme order of His Majesty the Emperor, emanating from the desire expressed by Her Majesty Queen Victoria to possess in her Zoological Garden two living Bisons, which has enabled me to rectify the error above mentioned" (Dolmatov, 1848).
Dolmatov managed to debunk a myth of the impossibility of feeding young bison by a domestic cow. The next step was to test whether hybridization was possible. In the case of Wal-icki’s experiments, the practical advantages were also taken into account. As described by Franz Muller (1859, p. 155-166):
"about four years ago under the act of his highness , a number of juveniles were transferred to surrounding landowners. An attempt to create a new breed by crossing them with cattle was made. The new breed was to be bigger, stronger and thus more useful, as in this area cattle, similar to horses, are small and weak".
Pavel Bobrovski (Eo6opobckhh, 1863) mentioned that the experiment was started to investigate
“1) the possibility to breed and multiply bison in farm conditions, maintaining the natural beauty, health and size of the animal, 2) the possibility to cross them with domestic cattle, and if the strength, size, beauty and wildness is not lost during the process”.
It is easy to understand that practical problems posed this way were of more interest to the local administration than finding answers to purely scientific questions about the status of species, boundaries and hybridization, or deliberations on the history of domestic cattle and domestication processes.
Walicki"s experiment and the discussion on the concept of species and hybridization
In the 19th century, the relationship between the definition of species and hybridization was still under discussion. The possibility of interbreeding individuals belonging not only to different species but even to different orders, called into question the physiological (that is based on the criterion of inability to obtain fertile interspecific hybrids) definition of species. False information on a successful hare-rabbit cross-breeding and the fertility of the obtained hybrid became the basis for a broad discussion among 19th-century biologists. It is worth to emphasize that this polemic far exceeded the frames of the scientific dispute, as this shift in the species definition justified the recognition of different species of man by some anthropologists (see the discussion in: Blanckaert, 1981).
Already in the 18th century, Buffon allowed for the existence of exceptions to the definition of “physiological” species, such as fertile dog and wolf hybrids. Shortly before Walicki’s experiment, in 1840, eminent French physiologist Pierre Flourens (1794-1867) rejected Buf-fon’s definition of species, recognizing that there can be no exceptions to the rule. Based on the criterion of the possibility of obtaining fertile hybrids, he defined not only species, but also genus. Two species of the same genus could produce infertile hybrids, and fertile hybrids could only be the result of crossing individuals belonging to different “breeds” of the same species. Also the view presented by Pierre-Honore Berard (1797-1858) should be mentioned, as he believed that two species can produce hybrids with varying degrees of fertility. Hybridization
was undoubtedly one of the most debated issues in biology in the mid-19th century. It is worth remembering that Charles Darwin devoted a separate chapter to this issue in his “Origin of species”, considering that domestication (and thus natural selection) may actually weaken the insulation barrier between species.
What role did Walicki’s experiment play in this discussion? Surprisingly, such an important event (obtaining hybrids between different genera) went virtually unnoticed and is absent in 19th-century discussion on the definition of species and hybridization. Perhaps two reasons contributed to this. The first is simply a low recognition of these experiments in the major research centers leading to the above-mentioned discussion, even though Walicki’s results were publicized by Karl Eduard Eichwald (1853, p. XVIII-XIX) and Franz Muller (1859). Interestingly, Dolmatov’s breeding of bison calves fed by domestic cows was by far more known in Western Europe than Walicki’s hybrids between bison and cattle. The second reason originated probably from the fact that back in that time many authors accounted European bison to the Bos, not Bison genus, and were thus not interested in hybrids between two species of the same genus.
Bison, aurochs and the degeneration of species
Walicki’s successful experiment could also contribute to a better understanding and acceptance or rejection of other important 19th-century biology concepts. These included a dispute on species identity or differences between European bison and aurochs, extending from the second half of the eighteenth century, and a dispute on the history of species domestication. If, according to the 19th-century understanding of species, there is a reproductive barrier between bison and domestic cattle and hybrids are not fertile in later generations, it would be logical to deduce that bison are not the ancestor of domestic cattle. Furthermore, it would be a sound argument for defining the aurochs as a separate species, thus being the probable ancestor of domestic cattle. The dispute was finally closed by August Wrze niowski (1836-1892) in “Stu-dien zur Geschichte despolnischen Tur”, article that originally appeared in 1878, over thirty years after the beginning of Walicki’s experiments (Wrze niowski, 1878). In this discussion, however, Walicki was not even once quoted.
Were Walicki’s results in any way included in 19th-century discussion on the degeneration of the species? Both bison and domestic cattle were used as examples in deliberations on “degeneration” characteristic for zoology of that period, yet Walicki was almost never cited. Only R.T. Viennot (1862) using this concept when he explained the success of Dolmatov versus the failure of Gilibert’s attempts:
"Gilibert resided in Poland for a long time and had an opportunity to closely study four of these animals kept in captivity. They had to be fed by goats as a result of their stubborn refusal to suckle on cow which was first brought to them. They maintained this hostility to domestic cattle, and whenever cows were driven to the same enclosure, bison chased them away. Despite similar statements by various authors, Mr. Dimitri de Dolmatof, Grodno province forest administrator, in a memo from 1847 stated that events he repeatedly witnessed contradicted this opinion and that young bison were well fed by the domestic cow. Maybe you can reconcile these statements admitting the existence of some kind of degeneration of modern bison compared to their great ancestors".
In the context of 19th-century concepts of zoology Walicki’s experiments were only discussed as proof that the domestication of European bison was impossible, and even hybrids of domestic cattle and bison were too strong and wild to use them for work in agriculture.
Although Walicki’s experiments overthrew the misconception about the impossibility of cross-breeding European bison with domestic cattle that had been acknowledged for several decades, it was not adequately appreciated or used in the 19th-century scientific discussion on the concept of species and hybridization. Walicki’s work was not known in the major research centers in Europe. Interruption of breeding experiments (Walicki was arrested for political reasons) and termination of the experiment caused by Walicki’s death show how political repressions impacted the development of science. The fact that two prominent 19th-century naturalists Karl Eduard Eichwald (1853) and Franz Mйller (1859) mentioned Walicki’s successful cross-breeding of bison with domestic cattle in their work, did not change the fact that it went almost unnoticed until the twentieth century. The first detailed description of such an important experiment was published by Georgy Karcov (in Russian) in 19G3, over half a century since the end of Walicki’s work (Карцов, 19G3).
Blanckaert C. Monogenisme et polygenisme en France de Buffon a Brocca (1749-1880). PhD Thesis. Paris: Universite Paris I, 1981. 521 p.
Brehm A. Brehms Thierleben. Die Saugetiere. Leipzig: Verlag des Bibliographischen Instituts, 1877. Vol. 3. 722 p.
Buffon G. L. Histoire Naturelle. Generale et Particuliere avec la Description du Cabinet du Roi. Vol. 11. Paris: De L’Imprimerie Royale, 1764. 450 p.
Chodzko L. La Pologne historique, litteraire, monumentale et pittoresque. Paris Au Bureau Centrale, 1836. 480 p.
Daszkiewicz P., Jqdrzejewska B., Samojlik T. Puszcza Bialowieska w pracach przyrodnikow 17211831, Warszawa: Wydawnictwo Naukowe Semper, 2004. 202 p.
Daszkiewicz P., Samojlik. T. Historia ponownego odkrycia ubrow na Kaukazie w XIX wieku // Przegl d Zoologiczny. 2004. Vol. 48. № 1-2. P. 73-82.
Dolmatov D. Note of the capture of the aurochs (Bos urus Bodd.) // Proceedings of the Zoological Society of London. 1848. Vol. 16. P. 16-20.
Dolmatov D. Note on the capture of the aurochs (Bos urus Bodd.j // The Annals and magazine of natural history: zoology, botany, and geology. 1849. Vol. 3. 2nd series. P. 148-152.
Dubois de Jancigny J.-B. Essai sur lhistoire litteraire de Pologne. Par M. D** ... reflexions generales sur les progres des sciences et des arts, histoire naturelle et geographie. Berlin: G. J. Decker, imprimeur du Roi, 1778. 566 p.
Eichwald K. E. Lethaea rossica: ou, Paleontologie de la Russie. T. 2. Stuttgart: Libraire et Imprimerie de E. Schwezerbeit, 1853. 1304 p.
Gervais P. Histoire naturelle des mammiferes: avec lindication de leurs mreurs, et de leurs rapports avec les arts, le commerce et lagriculture. Vol. 2. Paris: L. Curmer, 1855. 344 p.
Gilibert J.-E. Indagatores naturae in Lithuania. Vilnae, 1781. 129 p.
Gilibert J.-E. Abrege du Systeme de la nature, de Linne, histoire des mammaires ou des quadrupedes et cetacees: Contenant, 1. la traduction libre du texte de Linne et de Gmelin; 2. l’extrait des observations de Buffon, Brisson, Pallas, et autres celebres zoologistes; 3. l’anatomie comparee des principales especes: le tout relatif aux quadrupedes et aux cetacees les plus curieux et les plus utile. Lyon, 1802. P. 482-506.
Herberstein S. Rerum Moscoviticarum Commentarii. Basilea, 1549. 237 p.
Krasinska M. Hybrydy ubra i bydla domowego. Wroclaw: Ossolineum, 1988. 192 p.
Muller F. Mittheilungen uber eine Reise nach Grodno in den Bialowescher-Wald und uber die Auerochsen // Mittheilungen der Kaiserlich-Koniglichen Graphischen Gesellschaft. Wien: Druck von M. Auer, 1859. P. 155-166.
Samojlik T., Jqdrzejewska B. The history of the protection of European bison in Bialowie a Primeval Forest until the end of 18th century // European bison conservation in the Bialowie a Forest. Threats and prospects of the population development / ed. by R. Kowalczyk, D. Lawreszuk, J.M. Wojcik. Bialowie a: Mammal Research Institute Polish Academy of Sciences, 2010. P. 23-31.
Viennot R.T. Note sur Aurochs ou Bison d’Europe // Bulletin mensuel de la Societe Imperiale Zoologique d’Acclimatation. 1862. Vol. 9. P. 842-860.
Wrzesniowski A. Studien zur Geschichte des polnischen Tur // Zeitschrift fur Wissenschaftliche Zoologie 1878. Vol. 30, Suppl. 45. S. 493-555.
Бобровский П. Материалы, собранные офицерами Генерального штаба. Гродненская губерния. СПб.: Типография Генерального штаба, 1863. С. 404-459.
Долматов Д. История зубра или тура, водящегося в Беловежской Пуще Гродненской губернии // Лесной журнал. 1849. № 24. С. 188-191; № 27. С. 212-215; № 28. С. 220-222.
Карцов Г. Беловежская Пуща. Её исторический очерк, современное охотничье хозяйство и Высочайшие охоты в Пуще. СПб.: Ф.А. Маркс, 1903. 414 с.
Охота в Беловежской Пуще. СПб.: ИАН, 1861. 71 с.
Эксперименты Леопольда Валицкого по скрещиванию зубров с крупным рогатым скотом в контексте биологии XIX века
Пётр Дашкевич*, Томаш Самойлик**, Малгожата Красиньска**
*Музей естественной истории, Париж, Франция; [email protected] ** Институт изучения млекопитающих Польской академии наук, Беловежа, Польша; [email protected], [email protected]
В нашей статье мы описываем забытые достижения польского помещика и натуралиста Леопольда Валицкого в гибридизации крупных млекопитающих. В 1847-1859 гг. ему удалось получить 15 гибридов между европейским зубром и крупным рогатым скотом. Эксперименты Валицкого опровергли мнение биологов XIX в. о невозможности скрещивания этих двух видов. Позднее его существенные успехи были почти забыты и редко упоминались в научных дискуссиях, хотя на них ссылались два крупных натуралиста - Карл Эйхвальд (1853) и Франц Мюллер (1859). Даже лесничий Гродненской губернии Дмитрий Долматов, который предоставил зубров из Пущи для экспериментов Валицкому, чаще упоминается в научной литературе (в связи с тем, что ему первому удалось выкормить зубрят коровьим молоком). Работы Валицкого впервые были описаны Георгием Карцовым (1903) и всё ещё заслуживают внимания со стороны исследователей, так как до сих пор никому не удалось повторить успех Валицкого - получить в первом поколении плодовитого гибридного самца.
Ключевые слова: европейский зубр, Беловежская пуща, гибриды, естественная история
Далматов Александр Дмитриевич, 1873 г. р., уроженец г. Вятка, русский, беспартийный, нач. Офицерской кавалерийской школы, полковник царской армии, редактор журнала "Армия и флот", перед арестом консультант фотоотдела универмага "Пассаж", проживал: г. Ленинград, ул. Слуцкого, д. 35, кв. 20. Арестован 4 ноября 1937 г. Комиссией НКВД и Прокуратуры СССР 28 августа 1938 г. приговорен по ст. ст. 58-6-8-11 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в г. Ленинград 6 сентября 1938 г. (Его дочь Наталия Александровна Бобрищева-Пушкина репрессирована в 1933 г.). См. также: Бутовский Я. Александр Дмитриевич Далматов // Киноведческие записки. 2013. № 102/103. С. 334-344. (Справка уточнена Центром «Возвращённые имена».)
ДАЛМАТОВЫ,
ЩЕРБОВЫ-НЕФЕДОВИЧИ И РОДСТВЕННЫЕ ИМ СЕМЬИ
Эти заметки посвящены памяти моих погибших родных, поскольку я считаю своим первым и наиважнейшим долгом - вернуть из небытия достойные уважения имена своих предков.
Далматовы - мои предки по материнской линии.
Согласно послужным спискам, мой прадед Дмитрий Яковлевич Далматов (1814-1876) происходил из «обер-офицерских детей». Долгое время я полагала, что отцы «обер-офицерских детей» должны были быть военными. Оказалось, однако, что они могли быть и гражданскими чиновниками соответствующего класса по Табели о рангах. Во всяком случае, первый из известных мне Далматовых, мой прапрадед Яков, был служилым человеком - семья его жила в Саранске, в собственном каменном доме.
Д. Я. Далматов окончил полный курс наук в Петербургском Лесном институте и служил последовательно по лесной части в Пензенской губернии (практикант), Нижегородской губернии (окружной лесничий), Гродненской губернии (исправляющий должность учёного лесничего в Беловежской пуще), Пермской губернии (губернский лесничий). Последние 22 года служил управляющим почтовой конторой (в Уфе, затем в Вятке). Д. Я. Далматов был зачинателем научно-исследовательской работы в Беловежской пуще, занимался приручением зубрят и приобрёл известность как авторитетный исследователь беловежского зубра.
Женат Дмитрий Яковлевич был трижды. Всего у него было двенадцать детей: три сына и девять дочерей (одна из них умерла в детстве).
Его младший сын - Александр Дмитриевич Далматов, родился 19 июня 1873 г. Православного вероисповедания. Получил военное образование. В 1896 г. был корнетом драгунского полка, с 1910 г. - штаб-ротмистром в Офицерской кавалерийской школе, в 1917 г. - гвардии полковником. Кроме того, он был высококвалифицированным фотографом. По просьбе Георгия Карцова принимал участие в иллюстрировании его книги о Беловежской пуще - в ней более двухсот фотографий зубров: «Благодаря А. Д. Далматову фауна Пущи представлена в издании моментальными снимками со зверей, находившихся на свободе, в их повседневной жизни. Снимки эти тем ценные для охотника, что зверь в них уловлен в его реальной неподкрашенной обстановке». В 1914 г. он издавал журнал «Армия и флот», причём сам был и редактором, и издателем, и автором многих статей, и фотокорреспондентом. Снимал не только на земле, но и в воздухе: «„Илья Муромец“ Сикорского над Петербургом», «Вид на СПб с „Ильи Муромца“ и внутренний вид самолёта». Кроме того, также был автором нескольких книг и музыкальных произведений. В одной из газет за февраль 1905 г. было краткое сообщение о вальсе «Тихоокеанские волны» А. Далматова и о том, что «доход от продажи будет направлен на развитие военного флота». Жена А. Далматова - Елизавета Ивановна, дочь Ивана Ивановича Дернова, потомственного почётного гражданина, купца 1-й гильдии. Александр Дмитриевич с семьёй жил на Таврической улице в доме № 35, построенном Дерновым в 1905 г. (известен как «дом с башней», одна из квартир которого вошла в историю «Серебряного века» русской культуры).
С 1918 г. Александр Далматов - один из организаторов «красной» кавалерийской школы, заслужил благодарность от Будённого, но впоследствии, несмотря на заслуги перед Советской властью и Красной армией, был уволен, работал на кинофабрике. Александр Дмитриевич расстрелян в 1938 г. Не спасли даже положительные отзывы о его работе. Реабилитирован посмертно. Его жена умерла в эвакуации в 1941-43 гг. Дочь Далматова, моя тётя Наталия, была красавицей, училась в художественной школе, которая располагалась в доме её деда. Работала в фотоателье. Участник войны «по вольному найму». Была четырежды замужем. Её первый муж - Борис Бобрищев-Пушкин - расстрелян, как и его отец, известный адвокат. Третий муж - итальянский лётчик Луиджи NN - тоже был репрессирован. Её сын от первого брака Владимир Бобрищев-Пушкин (1929-1976), будучи эвакуирован из блокадного Ленинграда с бабушкой, Елизаветой Ивановной Дерновой, тринадцатилетним мальчишкой ушёл на фронт. (Мать считала побег на фронт причиной смерти бабушки, не смогла простить его и отказывалась от встреч с сыном.) Владимир был «сыном полка» в танковой бригаде, юнгой на «морском охотнике», награждён орденами и медалями, в том числе орденом Отечественной войны 2-й степени. О его судьбе Валентин Мультатули написал повесть «Бобрищев-Пушкин. Мальчик из блокадного Ленинграда». После войны Владимир жил в Днепропетровске. Добился реабилитации своего отца и деда.
Одна из сестёр Александра Далматова - Варвара (1858-1892) была замужем за Людвигом Станиславовичем Дравертом, председателем Вятского окружного суда, затем сенатором. Их сын Пётр «ударился» в революционную деятельность - стал «социалистом». Внук, Леонид Петрович Драверт, «пошёл» ещё дальше: стал членом партии левых эсеров. В 1925 г. осуждён на три года заключения в политизолятор, в 1928-м - на три года ссылки в Казахстан, в 1931 г. - на три года ссылки на Урал, затем в Башкирию. В феврале 1937 г. арестован по обвинению в антисоветской террористической деятельности, Военной коллегией Верховного суда 25 апреля 1938 г. приговорён к расстрелу в Москве и расстрелян. Реабилитирован.
Другая сестра - Елизавета, моя бабушка, была женой генерал-майора Ивана Ивановича Реймана. В 1902 г. родилась их дочь Ирина - моя мама.
Щербовы-Нефедовичи - мои предки по отцовской линии.
1918 год... После убийства председателя Петроградской ЧК Урицкого среди пятисот расстрелянных в Питере заложников были мой прадед Павел Осипович Щербов-Нефедович - генерал от инфантерии, заслуженный профессор Николаевской Академии Генерального штаба, военный писатель, кавалер многих орденов, и его его сыновья: Павел (товарищ прокурора Петроградского окружного суда), Георгий и Владимир (офицеры лейб-гвардии). Вдова Павла - Ольга Эрнестовна Щербова-Нефедович, моя бабушка (мама вышла замуж за её сына).
Дмитрию Павловичу Щербову-Нефедовичу как сыну «врага народа» и «чуждому элементу» была закрыта дорога в вуз. Он закончил кинотехникум и работал на Ленфильме. До 1935 года. После убийства Кирова отец был арестован по обвинению в том, что «являлся членом контрреволюционной группировки и систематически вёл контрреволюционные разговоры». Он получил по статье 58-10 пять лет лагерей и был отправлен на лесозаготовки, где стал инвалидом (повредил ногу). В марте 1936 г. был переведён в Медвежьегорск, где «отрабатывал» оставшийся срок. После освобождения там же и работал.
После ареста племянника старший брат бабушки - бывший мировой судья Владимир Эрнестович Бострем - был выслан вместе с матерью, Раисой Афанасьевной, и женой, Зинаидой Гавриловной, в Куйбышев (Самару); умер в ссылке.
В 1935 г. выслана в Саратов, где и умерла, двоюродная сестра моей матери - Мария Аполлоновна Сенявина, хирург-травматолог. Она работала в клинике профессора Вредена.
В том же злосчастном 1935 г. Ольга Эрнестовна Щербова-Нефедович была выслана в Оренбург. Вместе с ней была выслана Ольга Леопольдовна Щербова-Нефедович (её мама, моя прабабушка). Лишившаяся в период «красного террора» мужа и трёх сыновей, Ольга Леопольдовна в 1934 г. получила статус персональной пенсионерки, но и это не спасло её от высылки. Ольга Эрнестовна вернулась из ссылки лишь перед самой войной. Как бывшей ссыльной, к тому же матери «врага народа», ей было отказано в прописке в Ленинграде, не говоря уж о возвращении квартиры. К тому времени наша семья (а точнее, ее «остатки» - моя мама, бабушка Елизавета Дмитриевна и я) переехала в г. Пушкин (бывшее Царское Село). Почему-то считалось, что жизнь в пригороде безопаснее с точки зрения репрессий. Маму ещё в 1937 г. уволили с работы - она работала референтом-переводчиком в Институте вакцин и сывороток; уволили «по сокращению штатов», но, более вероятно, как жену «врага народа»; следующим этапом её жизни, скорее всего, была бы ссылка или даже арест. «Баба Оля» поселилась у нас. Незадолго до того, как немцы оккупировали Пушкин, мы были «эвакуированы» в Ленинград. Вообще-то мы, две старые растерянные женщины и их шестилетняя внучка, более походили на беженцев, так как уехали без вещей, почти в чём были, но зато - попали на один из последних поездов. Мамы в то время с нами уже не было - однажды она не вернулась из Ленинграда, с работы. «Баба Оля», получив вторичный отказ в прописке, вынуждена была возвратиться в оккупированный Пушкин, где и погибла. Бабушка Елизавета Дмитриевна умерла от голода в блокадном Ленинграде в июле 1942 г.
Мой отец - Дмитрий Павлович Щербов-Нефедович - прошёл все круги ада, но выжил и сохранил бодрость духа. Судьба уберегла его от трагического конца многих его «коллег» по лагерю - от расстрелов в Сандармохе. Он вернулся и даже смог найти дочь в одном из детдомов после-блокадного Ленинграда. Отец до последнего своего дня работал так, как будто старался наверстать украденные у него двадцать с лишним лет (от ареста в 1935-м до реабилитации в 1957-м). Не закончив из-за ареста заочный факультет «техноложки», он и не помышлял о возможности защиты диссертации, да ему и некогда было бы её писать. Коллеги по работе добились для него разрешения сделать доклад на соискание кандидатской степени по совокупности работ (а их было множество). После доклада Учёный совет постановил присвоить ему степень доктора наук (ВАК решение поддержал). Это было в 1961 г., а потом было ещё двадцать лет творческого труда. Своими работами в области аналитической химии отец был известен не только в нашей стране, но и за рубежом.
К сожалению, отец до конца своей жизни так ничего и не узнал о судьбе своей пропавшей жены (моей матери) Ирины Ивановны. Мы считали, что она погибла в блокадном Ленинграде, возможно, при артобстреле, поскольку никаких следов её и никаких сведений о ней (ни о живой, ни о мёртвой) так и не удалось найти. Поэтому, когда в 1956 г. отец решил жениться вторично, решением суда Ирина Ивановна была признана умершей. И только в конце 1993 г. совершенно случайно я узнала, что по доносу сотрудницы ИВС (маму вновь взяли туда на работу - библиотекарем) мама была арестована прямо на работе 30 июля 1941 г. После недельного следствия мама была осуждена по ст. 58-10 УК РСФСР «за антисоветскую агитацию» - признана «виновной в распространении панических слухов» (о том, что взят немцами Минск и бомбили Смоленск). Семь лет за слова о бомбёжке! После ещё двух лет поисков я узнала, что мама погибла в «местах лишения свободы» 25 июля 1946 г. Похоронена в посёлке Ягдынья Верхнебуреинского района Хабаровского края. Нет слов... Как нет слов, чтобы описать чувства, возникающие при ознакомлении с «Делом» мамы. Август 1941 г. Немцы у стен Ленинграда (в эти дни уже строили баррикады на улицах), а «органы» создают видимость деятельности и «Дела» (безграмотный донос, такие же протоколы допросов, каждый в трёх экземплярах, чтобы «Дело» выглядело посолиднее). Полное впечатление, что эти «деятели» делали всё от них зависящее, чтобы избежать отправки на фронт. Верю, что кто-то из них ловил и настоящих шпионов, но невиновных «врагов народа» было несоизмеримо больше.
За «происхождение» и «отца-эмигранта» был расстрелян ещё один родственник бабушки Ольги Эрнестовны - выпускник Морского корпуса, гидрограф Глеб Иванович Бострем. Его отец, участник кругосветной экспедиции, любимый флотом вице-адмирал Иван Фёдорович Бострем, умер в эмиграции.
Вторая жена моего отца, Анна Дмитриевна Ганина, тоже пострадала - в 30-е годы их семья с шестью детьми, в возрасте от двенадцати до трёх лет, была «раскулачена» и выслана в Казахстан, где Анна Дмитриевна и живёт до сих пор. Были также репрессированы троюродный брат моего отца Михаил Леонидович Шиллинг и его жена. Николай Николаевич Шиллинг был арестован в 1945 г. в Праге.
Думаю, что среди моих родственников жертв репрессий было ещё больше, но о других я просто не имею сведений. А по всей стране... Миллионы моих товарищей по несчастью, у каждого свой траурный список, свои могилы - найденные и неизвестные… «Жертвы» реабилитированы... Не все, разумеется, поскольку у одних не достало душевных, да и физических сил, чтобы хлопотать об этом, а о добром имени многих, погибших целыми семьями, и вообще уже совершенно некому было позаботиться.
Не дай Бог, чтобы это повторилось! Не дай Бог России забыть это!
Елизавета Дмитриевна Перепеченко,
г. Дзержинский Московской обл.
Александр Дмитриевич Далматов расстрелян по так называемому Списку № 7 шпионов - членов Русской фашистской партии (Российского общевоинского союза). В предписании на расстрел значится 16-м из 73 приговорённых к высшей мере наказания. 71 из них считается расстрелянным 6 сентября 1938 г. Помянуты в данном томе. Возможное место погребения - Левашовское мемориальное кладбище. Двое не были расстреляны. Будут помянуты в 12-м томе «Ленинградского мартиролога».
О судьбе Бобрищевых-Пушкиных см. материал «Дела Бобрищевых-Пушкиных» в 7-м томе «Ленинградского мартиролога».
Леонид Петрович Драверт расстрелян в Москве. Помянут в Книге памяти «Расстрельные списки: Москва, 1937-1941: „Коммунарка“, Бутово» (М., 2000), в Книгах памяти республик Башкортостан, Татарстан, а также Нижегородской обл.
Павел Осипович Щербов-Нефедович и его сыновья Павел, Георгий и Владимир будут помянуты в 15-м томе нашего мартиролога - в «Петроградском мартирологе».
Высланные в Куйбышев Владимир Эрнестович, Зинаида Гавриловна и Раиса Афанасьевна Бострем помянуты на CD «Жертвы политического террора в СССР» (4-е изд. М., 2007).
Глеб Иванович Бострем расстрелян в Кустанае. Помянут в Архангельской Книге памяти «Поморский мемориал» и в Книге скорби Костанайской обл. (Алматы, 2001). Будет помянут в 12-м томе «Ленинградского мартиролога».
Ирина Ивановна и Дмитрий Павлович Щербовы-Нефедовичи помянуты на CD «Жертвы политического террора в СССР» (4-е изд. М., 2007).
Однодельцы Дмитрия Павловича, а также высланные в Оренбург Ольга Леопольдовна и Ольга Эрнестовна Щербовы-Нефедович и высланные в Саратов Александра Михайловна и Александр Фёдорович Сенявины помянуты на сайте Центра «Возвращённые имена» при РНБ.
Михаил Леонидович Шиллинг и его однодельцы помянуты в книге Ф. Д. Ашнина и В. М. Алпатова «Дело славистов» (М., 1994), а также на сайте Центра «Возвращённые имена» при РНБ. - Ред .